Ненавижу скандалы. Утренние - особенно, в них все от эмоций и ничего от логики. Заспанные, вялые, с критической оценкой жизни (утро, оно мудрое, гласит пословица), мы вмиг находим повод для склоки, например: раковина набита немытой посудой - это моя вина - или сломана розетка, холодильник потек, продукты испортились - это вина мужа, и начинаем каркать друг на друга непроснувшимися, сорванными голосами, постепенно припоминая прошлые обиды и недочеты - каждый свои обиды и недочеты другого. Генеральная схема! Отбушевавший только что скандал основывался как раз на раковине.
Пью кофе, обретая ясность мышления и вместе с ним успокоительный вывод: ссориться, конечно, надо реже, но бесконфликтность, что ни говори, - утопия, люди для конфликтов и созданы. Да и жизнь - вечный конфликт всего сущего между собой. Что же касается искусства, достаточно того, что оно - отражение жизни. А, в сторону философию! Мужа я люблю, он меня, кажется, тоже, остальное приложится.
С завтраком кончено, начинается операция под кодовым названием "зеркало и женщина". Слава богу, пока процедура эта особенных косметических ухищрений не требует. Пока. А чему быть после? Вопрос, вгоняющий меня в уныние беспросветное. И обоснованное. Беда во внешности, в том козыре, что, став битой картой, сведет всю мою игру к проигрышу разгромному. Имею в виду игру в театре, кино, но подразумевается под ней жизнь. Моя жизнь. Вот, пожалуйста, конфликт. Красоты и течения времени, жизнь убивающего. Сегодня какое-то философское утро, в самом деле - мудрое. Сплошные каламбуры.
Смотрюсь в зеркало. Ну ничего так - глазки, губки, овал лица... Редкостной красоты в себе не нахожу, хотя твердят, что красива я именно что редкостно. Всерьез об этой уникальной моей смазливости разговор зашел на киностудии, куда притащили меня прямо с дипломного спектакля. У них установка была: найти красавицу, и чтобы обязательно редкостную. И вот, стало быть, нашли. Повезло. В первую очередь повезло, естественно, мне, поскольку играла не красоточку и даже не редкостную красоточку, а ту большую роль, о которой отвлеченно мечтают актрисы в час тоски, одновременно и обреченно сознавая, что в жизни так не везет.
Итак, подфартило, был звездный миг славы: интервью, приглашение в театр, узнавание в глазах прохожих... Собственно, все это не в прошлом... Наоборот! Сейчас все видят во мне первую героиню. И иного усматривать не желают. Что значит - перестаралась. Теперь имеется ярлык - характерная актриса. Нет, предложений полно, но каких? Принцесса в фильме-сказке, устроит? Нет? Тогда прелестная мадемуазель в эпизоде сериала о событиях века минувшего. Не нравится это - еще три сценария: два о проблемах сельского социалистического хозяйства и его кинодостижениях, один - что-то в стиле "любовь-кровь" из конверта с эмблемой очень периферийной киностудии. Вывод прост и неутешителен: серьезные режиссеры заниматься со мной не хотят. В театре наш главный мне напрямик сказал: "Не обижайся, Марина, но тебя я взял по принципу "авось сгодится". Про запас. Одну роль дам, однако считай, в нее ты просто вписалась. Ты способная девочка, но с тобой трудно, у тебя изъян - слишком красива. Это называется: внешность актрисы. В прошлом веке тебе бы блистать, но сейчас иные критерии. Нужны живые люди. Реальные. И чаще рожи нужнее, чем лица. Пойми, ты можешь превосходить по внутренней своей глубине десяток этих рож, взятых вкупе, но режиссеру мороки с тобой все равно однозначно куда больше. Так что так: вот тебе роль, будь при деле, снимайся и жди перемен. А лучше - ищи их".
Словом, дальше - твое личное горе. Что ж, спасибо главному и на том. Спасибо за роль, спасибо за правду. Ждать перемен - это, я давно поняла, бесполезно, если их ждать, они всегда к худшему, а вот насчет того, чтобы искать, - занятие перспективнее. Во всяком случае, напроситься на пробы в хороший фильм мне удалось. И, что примечательно, фильм комедийный. Если со своей физиономией прорвусь в комедию... держитесь, маловеры, за бока! Но это мечты. Конкуренты слишком сильны естественными, откровенно комедийными признаками своей наружности, и по сравнению шансы мои колеблются где-то возле нуля. Однако - посмотрим. На этом вопросе день сегодняшний должен поставить точку.
Смотрю на часы, и вдруг издалека доходит ошеломляющее воспоминание: радио! Вот-вот должно быть начало записи! Забыла! Ведь убьют же! Господи, как прав муж в претензиях относительно расхлябанности его дуры жены! Надеваю дубленку, сапоги, запихиваю в сумку ключи, кошелек... Ах да, еще паспорт!
Мелькает: радио. Киностудия, там пообедаю... Магазины. Сетка где, черт?! Спектакль, примирение с мужем. А, посуду опять не успела... Поздно.
Мчусь.
ВЛАДИМИР КРОХИН
Какая-то гадость жгла мне глотку, пищевод и все, что с ними непосредственно связано. Я проснулся, захлебываясь отвратительной слюной, и на меня неудержимо навалилась явь: изжога, голова, будто одетая в тесную свинцовую шляпу, сонная одурь и сквозь ее зыбкую кисею, наполненную тенями ускользающего сна, - аксессуары окружающего меня мира, а именно - квартиры Сашки Козловского, писателя-сатирика-юмориста очень средней руки; квартиры, вмещавшей стандартное барахло типа шкафа, стола, телевизора и им подобного. Кровати. На кровати, на сбившейся желтовато-серой простыне возлежал я, в осколки разбитый вчерашней пьянкой и ранним сегодняшним пробуждением. Рядом сопела в подушку какая-то девчонка. Лицо ее со вчерашнего вечера, то бишь вечеринки, я помнил приблизительно, как, впрочем, и саму вечеринку и все такое. Сейчас ее лицо было закрыто разметавшимися волосами - длинными, чистыми волосами натуральной блондинки. Еще я видел ее плечо - упитанное, загорелое, с тонкой белой полоской от лифчика. Купальника, точнее. Плечо представляло собой сильный возбудитель сексуальных эмоций, но в данный момент оно меня не соблазняло, как не соблазняло ничто на свете, кроме какого-нибудь ледяного рассола из-под маринованных помидоров или огурцов. Состояние мое было близко к состоянию трупа. Я полагал - легче умереть, чем встать. Но вставать было надо.
Я выбрался из-под тонкого шерстяного одеяла. В квартире было холодно, и я пошел мурашками. Оделся. Один мой носок свисал с магнитофона. Мятая брючина выглядывала из-под кровати.
Вообще пробуждения такого рода омерзительны, и этим сказано все.
Я сунул ноги в холодные сырые башмаки. Постепенно ко мне возвращались все пять присущих людям чувств и способность прогнозировать необходимые действия, хотя при мысли о физической сложности некоторых из них я испытывал затравленную тоску. Предметы приобретали четкие контуры, я уже различал пыль на мебели, всякие полутона, осязал запахи, и они были неприятны: в атмосфере квартиры стоял и цвел букет трех перегаров: винного, табачного и чесночного. Дух этот был тяжел и плотен до удивления.
Из соседней комнаты слышался храп и горестные постанывания Козловского. Он еще спал, счастливчик. С кем-то. Впрочем, его девицу я запомнил... Такая шатенка. Ну да ерунда.
Холодильник пустовал, если не считать сырых бифштексов-полуфабрикатов в целлофановой упаковке и пакета молока. Больше - ничего, трудно живут сатирики.
Я срезал тупым и сальным ножом уголок картонной пирамидки и осторожно глотнул... Тьфу, так и знал! Проклятье! То, что было молоком, превратилось в вонючую творожную кашу. Я выплюнул ее в раковину.
На кухонном столе обнаружились полбутылки водки, два апельсина и старый, тронутый белесой плесенью, словно прокаженный, хлеб. Я плеснул алкоголь на дно чайной кружки, выжал в него сок из одного апельсина и - передернулся. Терпеть не могу пить спиртное из фаянсовой посуды. Но идти за стаканом или за рюмкой в комнату, где девица, не хотелось.
Выпил, трудно перебарывая тошноту, и на том покончил с завтраком.
Когда подходил к двери, девица заворочалась на кровати. Потом - тишина. Я оттянул рычажок замка, вышел и тихонечко притворил за собой дверь.
Ну и все. С подругами Сашка разберется сам. Как - не знаю, но наверняка ничего отрадного для души в их утренней встрече не будет. Впрочем, плевать.
