В 1930-е годы лагерь в Лузановке преобразовали в санаторий «Украинский Артек». Контингент расширился – теперь в нем отдыхали и дети из приличных семей рангом пониже, получившие путевки в лагерь за отличную учебу и примерное поведение.

Но у старожилов Лузановки лагерь по-прежнему пользовался дурной славой. Была в нем какая-то особая атмосфера, развращающее действующая на детские умы. А потому часто случалось, что курить и пить алкоголь дети начинали именно в этом лагере. А еще многие обитатели по ночам отправлялись на поиски приключений – с помощью тайных лазеек, так удачно оставленных в заборе их авантюрными предшественниками.

И не любоваться красотами ночного моря лезли в лесополосу рядом с пляжем трое мальчишек, сбежавших из лагеря. Карманы одного оттопыривала стеклянная бутылка из-под кефира – туда было налито домашнее вино. А в карманах другого был табак, выпотрошенный из окурков, и папиросная бумага для самокруток.

Двое из них были старожилами – нагловатые, бойкие, они явно отправлялись в ночное странствие из лагеря не в первый раз. Третий же, щуплый конопатый мальчишка с почти белыми, выгоревшими на солнце волосами, нарушал правила лагеря впервые, от чего сильно нервничал и даже трусил по-настоящему, это было отчетливо видно.

Однако именно он упросил мальчишек взять его с собой ночью. И в доказательство серьезности своих намерений раздобыл бутылку вина, после чего был незамедлительно принят в компанию. Вино он украл у одного из вожатых, подсмотрев, что тот принес его к себе в комнату. В окрестностях были хорошие виноградники, и местные жители охотно продавали домашнее вино, пользовавшееся большим спросом, – из-за вкуса и дешевизны.

Мальчишки все вместе рванули прочь от забора лагеря, немного пропетляли в посадке и наконец оказались на берегу. В отдалении виднелись разбитые рыбачьи лодки. Именно туда они и пошли, уже устав, тяжело ступая по песку и стараясь не сильно отдаляться друг от друга.

Море было удивительно тихим. Похожее в темноте на черные чернила, оно напоминало о себе только удивительным запахом с примесью соли да редким красным среди черноты огоньком вдали – это виднелся знаменитый одесский маяк.

Пацаны присели на лодки, отхлебнули по очереди из бутылки. Принялись набивать самокрутки, делая это неумело – часть табака просыпалась на песок.

– А если вдруг… А пройдет кто? – Щуплому мальчишке даже глоток вина не придал храбрости, и он страшно трусил, поглядывая на невозмутимые лица своих товарищей.

– Да не дрейфь, халамидник!.. – хмыкнул старший. – Шо шкворчишь, как кура на вошь? Развел тут холоймес! Да засунь те шкварки до ушей на свою беременную голову и держи фасон! Тю! Тряпка ты фильдеперсовая, шлимазл подшкваренный… – Было видно, что он вовсю старается походить на взрослого биндюжника.

Вскоре самокрутки были розданы. Мальчишки затянулись. Щуплый сразу же страшно закашлялся и уронил самокрутку на песок. Двое других разразились хохотом.

– Ой, картина маслом! Ушастый фраер на шухере! Лопни мои глаза, шоб я до конца жизни такие видел! – смеялся старший.

– Та засохни, шкрябалка ты протухшая! – внезапно прервал смех второй. – Шо, за уши мозга закипела, сам забыл, где такой был?

Резкий скрип заставил замолчать всех троих. Они замерли, прислушиваясь.

– Да нету здеся ни об кого, – неуверенно хмыкнул старший, – окромя халамидников…

– Та не скажи! – нервно отозвался второй. – А может, и не одни мы здеся! Ты легенду о человеке-свинье слышал?

– Шо? – Щуплый мальчонка просто на глазах задрожал. – А оно это как?

– Человек-свинья. Чудище, которое ходит по окраинам Одессы. После полуночи выходит, – коротко бросил старший. – Так… Стоп… Ты шо, за человека-свинью не слышал? – не поверил он.

– Нет… – побледнел щуплый.

– Та, может, и нету его, – хмыкнул еще один беглец. – Люди, может, языком мелют, брешут. А может, и есть. Я вот за то уже как за пару дней такое заслышал.

– Люди просто так говорить не будут, – убежденно произнес мальчишка, который и заговорил о человеке-свинье, напряженно вглядываясь в темноту.

Прошло минут пять. Все было тихо.

– Скупнуться бы! Кто со мной? – вдруг снова заговорил старший.

– Ни за жисть не пойду! – помотал головой второй. – Тут за днищем лодки можно схорониться, а как до пляжу пойдешь, оно тебя и схватит! Свиньи – они знаешь, как плавают?

– Свиньи плавают?! – вытаращился на него старший и вдруг, явно подражая взрослому, заржал, очевидно, представляя себе большую свинью, уверенно плывущую в водах Черного моря.

– Тю, бовдур! – обиделся второй. – Конечно плавают! Только кто им даст?

Слушая перепалку, щуплый мальчонка сидел ни жив ни мертв. Ему явно было не до смеха.

– Та расскажи, шо заслышал, – старший резко оборвал смех. – Бо народ такое говорит… Шо за шухер на постном масле? Человек-свинья – откуда оно взялось?

– А я знаю? – загадочно пожал плечами приятель. – Я его за штаны держал, шоб подглядеть, докуда оно вылазит? Люди говорят, та и я говорю.

– Ну, рассказывай вже! – нетерпеливо скомандовал старший и, сделав большой глоток вина, заерзал на неудобном, жестком боку старой лодки, приготовившись слушать.

– Чудище это… Ну, чудовище, которое ходит по окраинам, – поправился мальчишка, – хрен знает, откуда оно взялось! Но все, кто видел его, либо сошли с ума, либо попали к нему на зубы…

– А кто ж тебе рассказал-то? – хмыкнул старший.

– Та не перетыкивай меня, шлемазл! – вдруг рассердился автор страшного рассказа. – А то за чудище вообще говорить не буду!.. – Помолчав, он продолжил. – Так вот, оно ходит по окраинам Одессы, а выходит в полночь. И ест людей. Чудище высокого роста, ходит в плаще, даже летом, в широкополой шляпе. А главное…

– Что главное? – пискнул щуплый мальчишка.

– Главное – оно имеет свиное рыло, из которого торчат острые клыки! Понял? А кто встретит этого свино-человека, тот должен отдать ему не только душу, но и тело, бо это свиное отродье питается только человечиной. И предпочитает маленьких детей!

– Ага, конопатых! – снова засмеялся старший.

– Шо ты ржешь, как конь? – возмутился рассказчик. – Знаешь, за сколько людей оно вже поело? – И, вдруг заговорщически понизив голос, произнес страшным голосом, оглядываясь по сторонам, в темноту: – Мой дядька его видел… В Татарке, в селе этом, что по дороге к Овидиополю. А дядька мой работает в НКВД!

– Шо ж не пристрелил? – посерьезнел старший.

– Стрелял, – кивнул мальчишка. – Так пули его не берут! Дьявольское отродье! Дядька сказал: отродясь не было такого страху.

– А сюда оно не придет? – после долгой паузы прошептал щуплый.

– А кто знает? – ответил рассказчик. – Чудище, сказали, ходит по окраинам. А Лузановка – окраина Одессы, между прочим!

– Так, ну всё! – прикрикнул старший. – Достали уже! Мы сюда шо, за хрень всякую слушать прилезли? Нету никакого монстра! Поняли? Нету! А дядька твой пьяным был – напился да придумал, шоб не погнали из органов!

– Сам ты напился! – Мальчишка возмущенно вскинулся, сжав кулаки. – Да ты…

Резкий, утробный вой вдруг прорезал темноту и плавно перешел в глухой рык, еще долго стелющийся над морем, затихая.

– Мама… – побледнел старший. Щуплый мальчишка вдруг заплакал. Рык повторился, раздался с новой силой. Теперь он звучал все ближе и ближе. Путаясь в штанах, сбивая друг друга с ног, сорвавшись с места, мальчишки изо всех сил рванули в темноту…

Ночное дежурство началось непривычно рано – около шести вечера, когда, заступив на несколько часов раньше срока, Зинаида Крестовская переступила порог своего рабочего кабинета.

Честно сказать, называть это место рабочим кабинетом было преувеличением. Небольшая клетушка в так называемом «предбаннике», нечто вроде ординаторской. Узкая комната с тремя рабочими столами для врачей и крошечным окном, выходящим прямиком на бетонный забор.