Милли пришла около полудня, и, пока моя мама где-то гуляла, я накормил ее обедом, раскладывая каждое блюдо по тарелкам и рассказывая про него. Это было то, что осталось у нас со вчерашнего ужина и даже с позавчера – Рену постаралась на славу. Я редко практиковал хинди, поэтому долго пытался подобрать правильные слова для обозначения специй или овощей, чьи названия я знал только на бенгальском и английском. Раз или два мне пришлось спрашивать у Милли, справился я с этим или нет. Было больно наблюдать за тем, как она боролась со своей стеснительностью, поэтому я быстро ушел из кухни и решил для себя, что в будущем больше никогда не буду ей рассказывать о блюдах.
Однажды, когда Милли обедала на кухне, раздался звонок в дверь. Я открыл дверь. Это была Рену с пакетами овощей и зелени. Она уже выполнила свои утренние задания и должна была вернуться только вечером. Прежде чем я успел ее пригласить войти в дом, она бросилась объяснять причину ее неожиданного визита:
– Овощи на ужин. В доме нет зеленых бананов, кориандра, листьев карри, чили, тыквы… поэтому я решила купить все необходимое, так как проходила мимо. – Она показала в сторону овощного рынка. – И вам не нужно будет выходить из дому.
Она сняла и оставила шлепки за порогом.
– Я их уберу, не переживайте, – произнесла она и побежала на кухню.
Я слышал, как открылся холодильник, как ящики для овощей выдвигались и задвигались обратно, как шуршали полиэтиленовые пакеты, но ни единого слова от Рену или Милли. Затем Рену вышла из кухни и покинула квартиру так быстро, будто ее сдуло ветром. Она даже не посмотрела на меня, сидящего на диване в гостиной, не попрощалась и не сказала «До встречи вечером», а просто захлопнула дверь с той стороны и ушла.
Она вернулась в полшестого, чтобы приготовить ужин. Я уже привык к заведенным здесь порядкам и заранее заготовил меню – торан из капусты, тыква по-тамильски с тамариндом и горчичным соусом, курица по-четтинадски, – специально выбрав те блюда, которые она еще не готовила: с тыквой и курицей. Я уже привык к ее мрачности, но никак не ожидал, что ее грубость достигнет того уровня, что она продемонстрировала тем вечером. Во-первых, она на меня не смотрела и почти все время молчала (а когда разговаривала, то это были очень короткие фразы); во-вторых, несколько раз огрызнулась, когда я переставал читать рецепт из книги, потому что отвлекался на то, чтобы посмотреть, как она одновременно делает три разных дела: достает овощи из холодильника, кладет нарезанную курицу в раковину, чтобы ее помыть, и вытаскивает кастрюли и вок из шкафа. По-видимому, она хотела, чтобы я продолжил читать его для нее, пока у нее было время послушать.
– Аррэй[31], читайте-читайте, у меня времени в обрез.
– Я ждал, пока вы будете слушать. Так много информации сразу, что вы можете забыть, что за чем следует…
– Аррэй, дхур, – оборвала она меня короткой бенгальской фразой, выражающей презрение. – Читайте, читайте дальше. Я запомню.
Я был ошеломлен. Общаясь с любым другим человеком, я бы спросил о причине такого резкого тона или слегка обиделся, но разница в нашем социальном и классовом статусе помешала мне сделать что-либо из этого. Как, интересно, отреагировали бы на ее поведение настоящие индусы, не терпящие никаких возражений от прислуги? Или она ведет себя так в доме моих родителей только потому, что моя мама не следует излюбленной привычке всех индусов – кричать на прислугу, особенно в моем присутствии? Я прочитал вслух два рецепта, один за другим, и еле сдержался, чтобы не спросить «Вы их запомните?» или сказать «Вы можете спросить меня прочесть еще раз, если что-то забудете», и просто вышел в гостиную.
Я поймал на себе взгляд мамы.
– У нее сегодня плохое настроение. Лучше к ней не подходить, – сказал я шепотом по-английски.
– Что случилось? – Мама тоже переключилась на английский. Она явно не слышала нашего разговора, да и в общем-то слышать там было особо нечего, все дело было в интонациях и выражении лица. – Может, мне с ней поговорить?
– Нет, – решительно сказал я. – Точно нет. Она просто сегодня в дурном расположении духа.
– Мы уже начинаем уставать от ее бесконечно меняющегося настроения. Иногда она становится просто невыносимой.
Наша беседа стала постепенно приближаться к обсуждению правильного поведения прислуги, поэтому я поспешно постарался сменить тему разговора. Мне это удалось, или, возможно, мама тоже подумала об этом и подыграла мне – в любом случае, я был очень рад, что мы избежали неприятной темы. Или мне так только казалось. По крайней мере, когда я сидел в тот вечер и ужинал теми блюдами, что приготовила Рену, мое раздражение вспыхнуло с новой силой.
Абсолютно все блюда были приготовлены неправильно. Она совершила непростительную ошибку: добавила хинг в торан. Тыква была безвкусной, даже несмотря на то, что блюдо содержало в себе два самых мощных ингредиента во всей индийской кухне – тамаринд и свежий горчичный соус. Поначалу я не мог понять, чего не хватало курице, – на вкус она была неплохой, но это было не то блюдо, на которое я рассчитывал. Затем я догадался, что она в него не положила ничего из ароматных приправ: ни кардамона, ни корицы, ни гвоздики; все они должны были быть добавлены в раскаленное масло прямо перед началом приготовления. Для меня было очевидно с самого начала, что она не сумеет все запомнить, да и кто бы сумел? Там был длинный список ингредиентов не для одного, а сразу для двух блюд, которые были сложны в приготовлении, а я прочел ей рецепты всего один раз.
Папа был безразличен к правильности рецептуры, а вот мама была в ярости и в то же время ликовала: это было неоспоримое доказательство того, что Рену была поваром, который действует исключительно методом проб и ошибок, а не опирается на фундаментальные знания традиционного приготовления блюд. Я снова стал нервничать: в который раз мы возвращаемся к теме критики прислуги – такой острой и болезненной. Мама долго жаловалась на Рену, а мой дискомфорт вырос до такой степени, что я поймал себя на мысли, что мне хочется защитить повариху от нападок моей мамы, и вступился за нее.
– Хинг – не такой уж и плохой выбор, – начал я. – Если бы там уже были семена горчицы, листья карри и кокос, то хинг бы был вполне уместен.
Маму было сложно переубедить.
– На самом деле курица очень неплохо получилась, – в свою очередь добавил папа. – Я не знаю, какой там она должна была быть по рецепту, но эта получилась здорово.
Мне захотелось обнять его, хотя он сидел по другую сторону стола, но это было совершенно неприемлемо в нашей семье и рассматривалось как тлетворное влияние Запада.
Мама поморщилась, но ничего на это не ответила.
– Вот что действительно раздражает, так это то, что мы должны терпеть эти перемены в ее настроении. Сначала я рассуждала так: нужно мириться с брыкающейся коровой, ведь она дает тебе молоко, но в последнее время ситуация, похоже, ухудшилась.
Что-то щелкнуло у меня в голове.
– Она видела Милли сегодня, когда заносила нам овощи, – вспомнил я.
– Ага. Вот что, должно быть, вывело ее из себя, – предположила мама.
– Но я не понимаю почему, – сказал я, уже полностью сбитый с толку. – Ты сказала, что это зависть, но чему она завидует? – Хотя я и чувствовал, что вновь приближаюсь к запретной теме, я был внутренне готов к противостоянию с отцом, настолько меня мучило любопытство.
– Я не могу сказать точную причину, – ответила мама. – Может случилось что-то, о чем мы не знаем, – в конце концов, они живут рядом, в одних и тех же трущобах. Может быть это из-за того, что у Милли есть муж, двое детей… я вижу, как это давит на Рену.
– А у нее нет детей?
– По-моему, у нее есть дочь, но они очень мало общаются.
– «По-моему»? Ты либо знаешь такие вещи, либо нет.
– Она мне говорила что-то об этом некоторое время назад, но я смутно помню подробности. Я не помню точных слов, но у меня сложилось впечатление, что она рано вышла замуж, у нее была дочь, ее вроде бы бил муж, поэтому она от него ушла. Я не помню, пришлось ли ей оставить дочь с отцом, когда они разошлись.
