Выстрелить становится легче. Они движутся прямо на него. В направлении дома. Донни снимает предохранитель и наводит прицел между глаз мужчины. В нем не чувствуется злости. Он шагает молча и его, кажется, не расстраивает то, что Пол отказывается идти. Он просто тащит мальчишку за собой.

Теперь Донни целится мужчине в грудь. Оружие ему незнакомо. Он не знает, как реагирует патрон, насколько хорошо откалиброван прицел, почищен ли ствол.

Лучшее, что он может сделать, это выстрелить в центр массы и надеяться на то, что рука не дрогнет, что винтовка сработает и Пол прибежит, когда он его позовет.

Или, если выражаться точнее, что Пол побежит в сторону чащи, когда услышит, что его зовут чужим ему именем на чужом языке, и это делает человек с ружьем, одетый как куст.

Это неудачный план.

Донни делает вдох. Второй вдох не такой глубокий, как первый, и он выдыхает наполовину. Хэнка рядом нет, и он сам еще раз проверяет направление ветра. Оценивает походку цели, расстояние до нее и время, за которое пуля преодолеет расстояние, чтобы попасть прямо в сердце в нужную фазу шага.

Шелдон занял позицию. Время начинает казаться вечностью.

Уверенность в себе возвращается к нему.

Наступает момент спокойствия.

И в этот самый момент Донни нажимает на спусковой крючок.

Глава 22

Ты ведешь машину, как старая бабка, — говорит Сигрид Петтеру. Они проезжают заправку «Эссо» в центре Конгсвингера.

Потирая лоб, она смотрит на дорогу и мечтает о том, чтобы та быстрее улетала из-под колес «вольво».

По радио уже сообщили о выстрелах на второстепенной дороге около бензоколонки.

— Я не могу ехать быстрее. Я вообще так быстро не езжу.

— Тебе надо еще раз пройти тест на вождение.

— Нас по второму разу не тестируют.

— Я отражу это в своем рапорте.

— Не надо грубить.

— Я волнуюсь.

— По крайней мере, ты оказалась права, — говорит Петтер.

Это неуместное замечание успокоиться не помогает. Патрульные прибыли на дорогу пять минут назад. В перестрелке выжил только один, раненный в спину. Он находится в критическом состоянии, и его переправляют на вертолете в Осло. В полицейский участок позвонила проезжавшая мимо женщина, как только пальба прекратилась. Через несколько минут об этом доложили Сигрид.

Пока Петтер маневрирует в потоке машин, Сигрид достает из-под сиденья голубоватую бутылку воды «Фаррис» и делает большой глоток. Она представляет себе летний домик и окружающую его местность — грунтовую дорогу, ведущую к тропинке до дома, и простирающееся перед ним поле.

— Как они прибудут? — спрашивает она Петтера.

— Спецназ?

— Они прибудут по воздуху?

— Они долетели на вертолете так близко, насколько это было возможно, чтобы преступники не услышали шум мотора. Дальше пойдут пешком.

Петтер не смотрит на нее. Его глаза, не отрываясь, следят за дорогой: здесь могут вылетать мячи, за которыми неизбежно выбегут дети, а водители машин, проезжающих перекрестки, как идиоты, строчат эсэмэски.

— Скоро, — говорит он.

Раздается щелчок — отдаленный, но безошибочно узнаваемый. Это звук осечки. Черный знает этот звук. Если его повторять, то можно повредить ударник, так что он не злоупотребляет этим. За свою долгую жизнь он слышал этот щелчок бесчисленное множество раз.

Звук раздался из леса. И это не был сухой треск хрустнувшей ветки. Этот звук отличается от шелеста листвы или приглушенного стука кости. Он четкий. Металлический. Резкий. Он имеет отношение к войне.

Черный замирает, крепко держа мальчонку за руку. Нет, он не парализован страхом. Он пытается определить источник звука. Ему хотелось бы услышать его еще раз, чтобы понять, откуда он исходит.

От красного дома, нелепо выделяющегося на фоне пыльных тонов позднего лета, его отделяют каких-нибудь двадцать метров.

Вслед за ним останавливается мальчишка. Он хмурится и пытается вырваться из рук своего похитителя, но больше из самозащиты. Так может реагировать собака, которая вдруг набрасывается на свою цепь и начинает ее грызть, издавая глухое рычание. Мальчик не понимает, почему они остановились. Он просто хочет освободиться и убежать.

Есть звуки, и необязательно произнесенные вслух, которые означают конец всему. Когда вам сообщают, что все потеряно навсегда. Например, сообщение о смерти близких.

Звук ударника, бьющего по патрону, который не выстреливает, относится к таким звукам.

Это звук потерянной надежды. Конец истории.

Может быть, для кого-то осечка — это всего лишь резкий щелчок. Но для Шелдона она громче, чем монета, падающая в пустой бассейн в ночной тишине. Она раздается на километры вокруг. Она сообщает всему миру о его местонахождении. О том, что он делает и почему.

Его цель прекращает движение. Он явно услышал осечку. Мальчику этот звук незнаком и не беспокоит его, но мужчина понимает, что произошло. Это написано у него на лице. Ошибки быть не может. Он повернулся и всматривается в лес.

Донни затихает. Он должен замереть. Так выживает снайпер, когда отступление невозможно. Он полагается на безопасность своей позиции. Доверяется маскировке и ждет, когда цель уйдет. Чертово ружье, похоже, неисправно.

Моисей. Ущербный сын.

Но Шелдон поступает иначе.

Как можно тише он поднимает затвор и отодвигает его назад, пока не чувствует сопротивление патрона. Если он дернет слишком сильно, круглый патрон выскочит, полетит направо от него и с шумом упадет в листву. Поэтому он левой рукой тянется через казенную часть и отпускает затвор назад, пока не появляется кончик патрона.

Отложив невыстреливший патрон в сторону, он достает тот, что у него за ухом, и перезаряжает ружье. Затвор вперед, потом вниз. Предохранитель снят. Он снова прицеливается и — без паузы, не задумываясь и не сомневаясь, — стреляет.

Опять. Отчетливый звук холостого выстрела. Как странно это слышать. Что это? Кто-то с ним играет? Черный смотрит в сторону леса. Теперь он всматривается дальше. Приглядывается к деревьям, где мог засесть снайпер. К корням деревьев. Он уже делал так раньше. Но ничего не видит. Никого там нет.

Но он не слышит и пения птиц.

— Так, идем дальше, — говорит он мальчику по-английски и тянет его за собой. Они приближаются к двум ступенькам у входа. Он не стучит в дверь. Поворачивает ручку и шагает в темную прихожую. По мере того как его глаза привыкают к сумеркам, он различает знакомое лицо.

— Мы не одни, — сообщает он Энверу.

Затем входит в дом, ведя за собой мальчика, и прикрывает дверь.

Все это происходит стремительно, и Шелдон вновь остается один. Все, кто ему дорог, сейчас находятся внутри этого красного дома. А он, беспомощный старый еврей, лежит, весь в дерьме, на жесткой христианской земле, которая про него ничего не ведает, не знает, о чем он мечтает, не слышала его песен.

У него больше нет ничего. Ни цели. Ни задачи, которую он должен выполнить.

Под самый конец я оказался сбит с толку.

Он вспоминает холодные воды Желтого моря — на его поверхности плавали золотые песчинки пустыни Гоби. Он проникает на лодку и гребет с решительностью эллинского воина. Он помнит настрой служить высшей цели. Потом он познал успех и спокойную славу человека, которому его страна вручает медаль. А нынче, этим летним днем, он доставил своих близких прямо в лапы убийц. Свою внучку и ее достойного мужа. Свою соседку. Ее сына.

Каким же я был идиотом, решив, что я все могу. Что смогу бросить вызов судьбе. Ведь именно это убило моего сына. Я считал себя человеком действия. Но я обычный мечтатель.

Он вспоминает анекдот. Правоверный еврей умирает и предстает перед Господом. Еврей обращается к Нему: «Можно мне задать вопрос?» Господь видит смущение на его лице и проявляет милосердие: «Можешь». И мужчина интересуется: «А это правда, что евреи — избранный Тобой народ?» Господь обдумывает вопрос. «Да, — отвечает Он. — Это так». Мужчина кивает, разводит руками и просит: «А не мог бы Ты избрать кого-нибудь другого?»