— Пап, — Саул потер лицо. — Ради всего святого, пап. Что происходит, как ты думаешь?

— Что происходит? Америка воюет. И вместо того чтобы защитить свою страну, мы рассуждаем как коммунисты.

— Пап. Пап, в стране бардак. Есть множество способов все исправить. И кроме всего прочего, мы не должны никому ничего доказывать. Я тут родился. Ты тут родился. Твои родители родились здесь. Чем мы не американцы?

— На Уолл-стрит еще есть фирмы, которые не нанимают нас. Есть адвокатские конторы, которые нас не хотят.

— На Юге до сих пор убивают черных ребятишек.

— Этой стране еще есть к чему стремиться. Я это знаю. Но нам надо защитить свои позиции. И удержать их.

— Что с тобой было в Корее?

— Я делал то, что мне приказывали.

— Мама сказала, что ты был писарем.

— Я хочу, чтобы мама так говорила.

— То есть, получается, мужчины об этом не говорят. А с кем ты об этом говоришь? А что Билл?

— Билл тоже был там.

— Но не с тобой.

— Нет. Он был в танковых войсках. В другом месте. Мы познакомились позже. На улице. Около магазинов.

— Ты говоришь с Биллом?

— Я говорю с Биллом каждый день. Не могу отделаться от него. Приходится запирать двери. Но когда я их запираю, он мне звонит.

— Может, он в тебя влюблен.

— Так говорят твои ровесники, — фыркнул Шелдон.

— Такое случается.

— Ты смотришь на вещи и видишь в них то, чем они не являются. А потом настаиваешь на своей правоте и говоришь, что все остальные просто ослепли. Этим занимаются коммунисты.

— Я не знаю ничего о коммунистах, пап.

— Это те ребята, которые стреляли в тебя. Которые хотели сделать тебя рабом своей идеологии. Они сажают людей в ГУЛАГ за их независимые мысли. За то, что они хотят быть свободными. За то, что они не поддерживают идеи государства и революции.

— В меня все стреляли. Не знаю только, почему.

— Ты говоришь, как Марио.

— Кто такой Марио?

— Не имеет значения.

— Кто такой Марио?

— Друг.

— Я его знаю?

— Он умер до твоего рождения. Тебе незачем об этом знать.

— Я многое повидал, пап. Я такое творил…

— Я знаю. Есть хочешь? Кофе будешь?

— Думаю, я должен рассказать тебе, что мне приходилось делать.

— Я не хочу об этом слышать.

— Почему?

— Ты — мой сын, вот почему.

— Я хочу рассказать тебе, потому что ты мой отец и ты можешь меня понять.

— Твоя страна тебе благодарна, вот все, что имеет значение.

— Нет, страна мне не благодарна, и это вообще не важно. Я хочу понять, как мне тут усидеть.

— Тебе надо отвлечься.

— Например, чинить часы?

— Что в этом такого ужасного?

— Время починить невозможно, пап.

— Тебе надо поесть. Ты похудел. Ты выглядишь больным.

— Я болен.

Шелдон промолчал.

— Где мама?

— Она спит.

Саул оторвался от диванных подушек и поднялся по лестнице, перешагивая через ступеньку. Шелдон остался сидеть неподвижно и просидел так десять минут в ожидании Саула. Он предположил, что Саул пошел к матери. Годы спустя он узнает, что сын просто отправился к себе. Чтобы, как в детстве, смотреть сквозь перила, кто позвонил в дверь или в каком настроении пришел с работы отец.

Спустившись вниз, Саул сел напротив отца в кресло, где его мать частенько читала книжку или смотрела телевизор.

— Как ты сам? — спросил он отца.

— Я-то? Много работал. Занимался своим делом. Старался не попадать в неприятности.

— Да, но сам-то ты как?

— Я тебе уже сказал.

— О чем ты думал, когда вернулся из Кореи?

— А что?

— Потому что я тоже вернулся с войны, и я хочу знать, о чем ты думал. Я хочу понять, думал ли ты о том же самом.

— Когда я вернулся из Кореи, я думал о Корее. Потом я думал о том, что я думаю о Корее, и пришел к выводу, что трачу время впустую. И перестал.

— Сколько это продолжалось?

— Не будь слабаком, Саул!

— Ты взял фотоаппарат и отправился в Европу.

— Да.

— Что ты там увидел?

— После войны прошло девять лет. Ты знаешь, что я там увидел.

— Ты ведь не за забавными картинками туда ездил?

— Именно за ними. И у меня это неплохо получилось.

— Ты ведь ненавидел их? Антисемитов? Всех до единого? Ты поехал, чтобы заглянуть в их души и убедиться в этом. Задокументировать. Потому что ты не мог взять их на мушку и расстрелять.

— С чего ты это взял?

— На лодке у меня было время.

— Хочешь знать, что я обнаружил в Европе? Тишину. Ужасную тоскливую тишину. Не осталось ни единого еврейского голоса. Ни наших детей. Только кучка слабых контуженных, которые не уехали и не были убиты. А Европа просто прикрыла рану. И заполнила тишину «веспами», «фольксвагенами» и круассанами, как будто ничего не произошло. Хочешь покопаться в психологии? Пожалуйста. Может, я бесил их, чтобы напомнить о себе. Чтобы добиться их реакции.

— Какое это имело отношение к Корее?

— Прямое! Я гордился этим. Я гордился тем, что я — американец. Гордился тем, что я сражался за свою страну. И это напоминало мне о том, что европейские племена так навсегда и останутся племенами. Хотите называть их нациями? Вперед! Но они лишь сброд жалких племен. А Америка — не племя. Это — великая идея! Я — часть этой идеи. Так же, как и ты. Как я себя чувствовал? Да я гордился, что ты сражаешься за свою страну. Ты защищал великую мечту. Мой сын защищает великую мечту. Мой сын — американец. Мой сын с винтовкой в руках повергает врага. Вот что я чувствовал.

Саул ответил не сразу. Шелдон не попытался заполнить паузу.

— Где фотографии? — спросил Саул.

— Какие?

— Все те, которые ты сделал.

— Они в книге.

— Там только те, которые ты отобрал. Где остальные?

Обычно у отца ответ был всегда наготове, он отвечал моментально. На этот раз Саул застал его врасплох.

Да, есть еще снимки. Важные снимки. И я всегда держу их под рукой.

— Я — фотограф. И я решаю, что можно считать снимком, а что нет.

— А если это не снимок, то что это?

— Ты на этой лодке вообще что-нибудь делал?

— Я хочу увидеть другие снимки.

— Нет.

— Может, когда-нибудь потом?

— Я не говорил, что они существуют.

— А мама видела их?

— Ей не пришлось настолько долго сидеть в лодке, чтобы додуматься до этого вопроса.

— Почему ты вернулся?

— Вообще-то это ты отсутствовал. Зачем ты задаешь мне все эти вопросы? У меня ощущение, что я попал на шоу Дика Каветта.

— Ты объехал полдюжины стран и сделал тысячу снимков. А потом однажды ты вернулся домой. Почему?

— Потому что война закончилась и все умерли. Я не мог вернуться обратно на войну, а мои друзья не могли вернуться с нее. Так что я повзрослел и стал жить дальше.

— С какой войны?

— Хватит, Саул, прошу тебя.

Саул постарался сказать то, о чем его отец не хотел или не мог говорить:

— Они не вернулись из Кореи, — начал он. — Но ты ведь также говоришь и о тех, кто ушел воевать в 1941 году. О тех, кто оставил тебя в Америке. Ты наблюдал, как все это происходило, пока сам был ребенком. Старшие братья твоих друзей. Твой двоюродный брат Эйб. Ты был самым младшим, и тебя не взяли на войну. Поэтому ты завербовался в Корею.

— Саул, — произнес Шелдон, становясь все спокойнее. — Я пошел не на неправильную войну. Я пошел на следующую войну. Коммунисты убили миллионы людей. Когда я вступил в армию, Советским Союзом правил Сталин, и он создавал атомное оружие, нацеленное на нас. Единственная причина, почему мы не относимся к Сталину с такой же ненавистью, как к Гитлеру, в том, что во время войны нас подвергли массовой пропаганде, нам внушали, что Дядя Джо — герой, подаривший нам Второй фронт. Но Дядя Джо подписал тайный пакт с Гитлером, и Россия оказалась на нашей стороне только потому, что ее атаковала Германия. Не они были нашим восточным фронтом. Это мы были их западным.

— Мама рассказывала, что ты порой плакал, когда она держала меня на руках.