Хорошо, когда все складывается по плану. Бурим внедряется к сербам, и не только через постель. И он добудет нужную информацию. Гждон забирает оружие, о котором просил Энвер. Шкатулка, что бы там в ней ни хранилось, найдена.

Сияет солнце, воздух сухой и бодрящий. Если помахать ладонями перед лицом, можно почувствовать умиротворяющий запах лета. Что еще нужно человеку для полного счастья?

Вокруг мирная жизнь. Без тяжелого прошлого и отягчающих обстоятельств, без отголосков трагедии. Правда, как-то все непривычно. Когда Кадри уезжает из Осло в другие города, где обсуждает с коллегами политику, играет в карты, покупает и продает наркотики, он чувствует влияние просторов Скандинавии — бесконечного неба, бескрайних земель. Местных жителей слишком мало для такой территории.

Они должны петь, как это делают жители Балкан. И танцевать. Но что-то не дает скандинавам облечь в слова то, что могло бы освободить их, связать и воссоединить друг с другом и с небесами. Они должны любить жизнь. И смеяться над смертью.

Как бы то ни было, историю Скандинавии трудно назвать историей в полном смысле слова. Ее здесь вообще нет. Ни тебе римлян. Ни христиан. Ни крестоносцев. Ни религиозных войн. Только древние боги, тролли и блондинки в мехах. В самом деле, с чего вдруг впадать в депрессию?

Как же я скучаю по нашим песням, полным печали и радости! Но сейчас не время грустить или радоваться. Сейчас надо выпить кофе.

Кадри нетерпеливо переминается с пяток на носки, пока молодая шведка, приехавшая в Норвегию на лето подзаработать денег, осторожно наливает подогретое и взбитое молоко в его чашку латте, оставляя на поверхности фирменный знак кафе.

Кадри постукивает сорокакронной купюрой по стойке и внимательно рассматривает кофе.

Девушка тоже смотрит в чашку.

Кадри поднимает голову и говорит:

— Зачем ты нарисовала вагину на моем кофе?

— Что?

— Вагину. На моем кофе. В пенке.

— Это листик.

— Листик?

— Да. Листик.

— Ты когда-нибудь видела такие листья?

Они оба вновь разглядывают рисунок на пенной поверхности кофе.

— Я сегодня первый день работаю, — говорит она.

— Так ты пыталась сделать листик?

— Да.

— Ну, значит, это листик.

— Спасибо.

— Сдачи не надо.

Пара средних лет с детской коляской цвета лайма поднимается, чтобы уйти, и Кадри устремляется к освободившемуся кованому столику. Он кряхтит, усаживаясь на стул.

Ну и жизнь! Столько всяких поворотов. Столько всего неожиданного, и так мало что можно предотвратить. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы удержать баланс. Ради собственного спокойствия мы позволяем себе маленькие радости. Например, кофе и сигареты.

Усевшись, Кадри достает айфон и тычет в маленькие иконки. Он ждет, когда Энвер возьмет трубку.

Энвер долго не отвечает. Черт его знает, чем он там занят. Кадри собирается как следует сыграть свою роль, быть хорошим солдатом. Но он не будет из кожи вон лезть и делать эти проблемы своими. Это не его ребенок. Он никого не убивал. В Норвегии, по крайней мере. Чем скорее все это кончится, тем лучше. Пусть Зезаке вмешается, если уж до этого дойдет. Кадри заполучил шкатулку. Пока с него хватит.

Энвер отвечает на звонок. Он говорит с придыханием и без юмора, как обычно.

Они переходят на албанский.

— Коробка со всем содержимым у меня.

— Проблемы были?

— Дал по голове женщине-копу. Но она осталась там, а я с коробкой — здесь. Она жива. Вот и все.

Энвер молчит. Он всегда молчит, когда думает. Кадри это не по нутру. Если ты чего-то там себе думаешь, поделись своими мыслями.

— К таким вещам они относятся серьезно.

— Послушай, Энвер. Все нормально. Я стоял сзади. Она не успела ничего заметить. Можно мне открыть коробку? Она довольно уродливая. Мне бы хотелось побыстрее от нее избавиться.

— Нет.

— Нет? Что нет? Нет, мне нельзя ее открыть, или нет, она не уродливая? Потому что ты уж мне поверь, она страшенная. Вся такая розовая, с маленьким серебряным…

— Не открывай ее. Я не хочу, чтобы ты что-нибудь потерял. Я полагаю, она заперта. Надеюсь, она останется запертой, когда ты мне ее принесешь.

— А где ты?

— В Гломлии.

Кадри скребет грудь в том месте, где золотая цепь зацепляет волосы.

— А это далеко от Парижа? Я бы хотел побывать в Париже.

— Это рядом со шведской границей. Посмотри в своей маленькой тупой штучке.

— Ты должен кое-что знать.

Энвер не реагирует.

— Шкатулка. Она была не в квартире. Она была там, где все произошло. И я был прав. Старик живет именно там. Мне пришлось прятаться в стенном шкафу, в нем воняло. Как будто кто-то нассал. Может, старик. А может, мальчишка. Я думаю, он обоссался, потому что услышал снаружи что-то, что его напугало. Если это был мальчишка, тогда, похоже, старик его потом забрал оттуда. Так что я был прав насчет старика. Думаю, он что-то знает. И не исключено, что мальчишка с ним. Это не облегчает нам его поиски, но помогает понять, где искать не стоит. Ты меня понимаешь?

Энвер вешает трубку, не прощаясь.

Да уж, будь добр, вали обратно в Косово. И забери с собой свое мрачное настроение. Война окончена.

Но перед тем как Кадри успевает сделать глоток кофе, кто-то берет его за плечо.

Он оборачивается и видит полицейского лет тридцати.

— Что? — спрашивает Кадри по-английски.

— Вы арестованы.

— О чем вы говорите? Я все лишь пью кофе в кофейне. Я курю на улице, как и все.

— Любите кино?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

У Петтера в руках рация, он подносит ее ко рту Кадри и спрашивает по-норвежски:

— Это он? Голос тот?

— Да, это он, — трещит в ответ голос Сигрид.

Петтер сообщает Кадри, что тот арестован, но Кадри начинает смеяться.

— У вас даже нет оружия. С какой стати я с вами вообще должен идти? Потому что вы меня об этом вежливо попросили?

— Нет, потому что вот они просят.

Петтер указывает за спину Кадри, и тот, обернувшись, видит двоих серьезных ребят в черных бронежилетах и вооруженных автоматами «Хеклер и Кох».

— Это Beredskapstroppen.

— Что это значит?

— Спецназ. — Петтер наблюдает, как с лица Кадри исчезает ухмылка.

— Они что, расстреляют меня прямо в кафе?

— Нет, — отвечает Петтер, — они расстреляют вас прямо в грудь.

Потом Петтер наклоняется поближе и шепчет:

— Это маленькие помощники Санты. Они всегда в курсе, кто ведет себя хорошо, а кто — плохо. А ты был очень, очень плохим мальчиком.

— Вы что, не в себе? — спрашивает Кадри.

Петтер возвращается в машину, садится за руль и пристегивается. Поворачивает зеркало заднего вида так, чтобы видеть Сигрид, лежащую на заднем сиденье. Она прижимает к голове пакет со льдом, лицо выражает крайнюю досаду.

— Я должен отвезти тебя в больницу. У тебя может быть сотрясение мозга.

— Я не могу. Мне надо работать.

— Не упрямься.

— Я не упрямлюсь. Мне надо позвонить и закончить это дело. Проще сделать это самой, чем объяснять тебе, что к чему.

— Тебе, наверное, стоит позвонить отцу, чтобы он не узнал обо всем из газет.

— О боже! Это обязательно будет в газетах?

Сигрид видит, как Петтер пожимает плечами.

— Нападение на старшего инспектора полиции в связи с убийством, — говорит он. — Но я думаю, ты права. Мы можем притвориться, что ничего не произошло. Но если это все же попадет в отчеты, я уверен, «Дагбладет» вряд ли заинтересуется.

Сигрид издает стон.

Потом звонит отец.

Сигрид смотрит на телефон. На экране высвечивается: «Папа». Голова у нее не просто болит — это настоящая мука: по мозгам стучит пульсирующий и безжалостный отбойный молоток.

Она принимает позу эмбриона.

— Отец.

Она видит, как Петтер качает головой:

— Лучше ответь. Он никогда не покидает ферму, но всегда обо всем знает.

— Да, это за ним водится. Нажми за меня кнопку, я не могу ее найти.