- Да кушайте, кушайте уж, - машинально говорила она, понимая, что едят все неохотно, больше из вежливости, чтобы не обидеть хозяев. Бочурко наполнил стопки.

- Выпьем, братцы, за моряка, за славного русского человека, что погиб, защищая Отечество.

Чокнулись, выпили. Выпила и Мария Петровна.

Мало-помалу завязался разговор. Начали вспоминать друзей, сослуживцев, которые уехали воевать. Говорили о делах на фронте. Мария Петровна опять вспомнила соседку:

- Сегодня похоронную получила, а завтра сына в армию провожает. "Поплакать, - говорит, - Маша, к тебе пришла. Дома не могу, нельзя, Леша увидит". У меня мурашки по коже от этих слов. Смотрю на нее и не знаю, что ответить. Сколько силы нужно, чтобы так держать себя в руках! На сердце горе неизлечимое, реветь бы по-бабьи, а она - нет. "Не должен сын слез материнских видеть, - говорит. - Тоже ведь солдат, воевать идет".

Вот какая она, поморская женщина, Анна Кирилловна!

Мария Петровна тихо заплакала.

- Вдумайтесь в то, что мы сейчас услышали, - после небольшой паузы сказал Элимелах. - Не видел я этой женщины, а она у меня перед глазами, может быть, по-своему я ее представляю, но, честное слово, вижу. Икону с нее писать можно. Ведь святая, воплощение всего лучшего, что есть в человеке. Послала мужа на бой с врагом, погиб он героем. Она сына старшего посылает: защити свой народ, Леша. Нет, товарищи, непостижимая, удивительная духовная сила у наших советских людей!

Элимелах на минуту умолк. Закурил.

- А помнишь, Зелик, ту легенду, что старик в кубрике рассказывал, когда в Архангельск шли? - сказал Бочурко и объяснил Марии Петровне. - Подсадили мы несколько человек из рыболовецкой артели в Кеми. И был там, знаешь, старик. Пришел в кубрик к раненым и, чтобы легче им было, стал рассказывать, да как! Особенно запомнился мне поморский сказ.

- Да, здорово говорил, - согласился Элимелах.

- Припомни, Зелик. Пусть Маша послушает. Ведь она поморка.

- Попробую, - задумчиво сказал комиссар и тихо начал: - Стояла у студеного моря деревенька рыбачья. Жили в ней люди русские, сильные, смелые, трудолюбивые. Жили ладно, в достатке, потому что на работу рук не жалели, времени не считали. Во всяком деле мастерами слыли, но больше всего славились мореходным умением. Строили лодьи да кочи, отправлялись на них в плавания далекие, под парусами тугими, за рыбой красной, за зверем диковинным. Входили люди эти мирные в славное племя поморское, у берега морского селились, море пищу и одежду им давало.

И жила в том селе семья дружная, отец с матерью: Егор да Иринушка. Трое деток-сынов у них было; звали старшего Алексеюшкой, Прохором - брата среднего, а младшего - Иванушкой. Уважали ту семью люди все вокруг за сердечность их, за трудолюбие. Собирались если в дорогу дальнюю - на добычу, на промысел, - Егора старшим ставили: знал он нрав моря-окияна, с добрыми ветрами, как с друзьями, разговоры вел. Попадут лодьи во льды непроходимые, кликнет Егор родным ветрам, прилетят они от берега, развеют льды студеные, и дорога-путь открывается. Ладно жили деревни поморские, и не знал никто, что нависла над их краем беда великая.

В стороне чужеземной, злодейской жил ворог лютый - змей кровожадный. Вот узнал он, как счастлив поморский народ, захотел погубить его...

Николай Григорьевич покачивал головой в такт рассказа и в душе завидовал удивительным способностям друга. Элимелах артистически передавал интонации голоса старого рыбака, музыку народной сказки. Конечно же, комиссар не запомнил всего слово в слово, он импровизировал, но как здорово!

-... Измывался злодей над полоненными, жег дома их, добро себе забирал. Плач и стон стояли над поморской землей.

"Подчинитесь, - ревел кровожадный змей, - все одно меня не осилите. У меня кораблей тьма-тьмущая, перестрену ваших добытчиков, утоплю их лодьи в пучине-море. Лучше уж велите им поддатися да скажите, где путь их лежит!"

"Не бывать тому, - молвила Иринушка, - не узнать тебе дороженьку, где идет Егор со дружиною. А придут они тропою скрытою, ступят на берег родной - во сто крат силы прибавится, засверкают мечи их булатные, не сносить тебе, злодею, головы".

Посылал свои корабли змей в пучину-море, хотел встретить Егора в ледовой воде, чтобы застать врасплох его дружинушку. Ведь не знали рыбаки о беде большой, что случилась нежданно в родном краю.

И послала Ирина сына старшего тайно, ноченькой в утлой лодочке.

"Да плыви, Алексей, встрень отца в пути, расскажи о горе случившемся, пусть он к бою кровавому готовится".

Как ни прятался молодец за льдинами, изловили его злые вороги. Долго мучили, пытали, ответа ждали. Не сказал Алексей ни слова им, как пройти дорогами ледовыми. А когда сердце больше не билося, упорхнула душа его смелая, обернулася ветром - и в дальний путь полетела, к отцу родному. Он нашел лодьи в ледяном краю, зашептал в парусах о беде большой. Но не слышал Егор его голоса, притомленный дорогою, крепко спал. Ветер вскорости утих совсем: силы кончились Алексеевы...

Плавно течет старинный сказ. Потухла папироса в губах Гижко, открыв ротик, притихла на диване Нонна, глаза ее расширены. А Элимелах рассказывает, как послала Иринушка сына Прохора, но и его постигла лютая судьба. Как обернулась душа его сполохом - северным сиянием. Тучи помешали передать сигнал отцу. Тогда поплыл младший сын, Иванушка. Враги пошли по следу его. Увидел он их хитрость, но виду не показал, завел корабли злодейские в поля белые, а сам пел громкую песню, и услышал ее Егор.

Говорил в песне Иван, чтобы плыл отец сторонкою к родным берегам на помощь народу. Сам же Иван обернулся льдами могучими, искрошил ими врагов, что за ним гнались, и растаял, чтобы чистою стала вода. А дружина Егора разгромила злодея.

- И до сей поры стерегут свой край сыны русские, братья смелые. Если грянет беда над родной землей - на пути врага ветры кружатся, на пути врага льды становятся, вести шлют своим ярки сполохи, - закончил комиссар.

- Вот, Маша, какой поморский сказ, - вздохнул Николай Григорьевич, словно про Анну Кирилловну. Предание, а ведь в нем все из жизни взято.

Уже вечерело, когда Элимелах и Гижко попрощались с семьей Бочурко. Гижко отправился прямо на корабль, а комиссар решил зайти на почту. Почти месяц он не получал вестей от братьев. Условился с ними, чтобы слали письма в Архангельск, до востребования.

Зелик Абрамович поспел на почту за несколько минут до закрытия. Посыпав кафельные полы мокрыми опилками, уборщица медленно сметала их в сторонку; обнажались разноцветные блестящие квадратики. Элимелах по стенке, чтобы не ступать на уже выметенные участки пола, подошел к окошечку, подал удостоверение. Через минуту девушка протянула сложенный вчетверо листок телеграммы. Раскрыл, часто-часто застучало сердце, к горлу подкатился комок.

- Спасибо, - хрипло поблагодарил он девушку за окошком. Сделал резкий шаг по направлению к выходу, но тут же отдернул ногу и снова начал осторожно вдоль стенки пробираться к двери. Уборщица распрямилась, с благодарностью посмотрела на человека в военной форме: на щеках моряка она увидела капельки слез.

Элимелах медленно брел к пристани. Он пытался восстановить в памяти лицо матери и почему-то не мог. Ясно видел только ее карие глаза с добрыми морщинками вокруг, а все остальное неуловимо расплывалось.

Телеграмма брата была краткой: "От земляка узнал, что маму немцы расстреляли. Отомстим".

Элимелах опустился на какой-то ящик и невидящими глазами смотрел перед собой. Потом, как в тумане, различил черный борт корабля, не отдавая себе отчета, прочитал: "А. Сибиряков".

Надо идти. Зелик Абрамович достал платок, тщательно вытер лицо и твердым шагом направился к судну. В эту минуту он вспомнил слова, сказанные Анной Кирилловной: "Не должен сын слез материнских видеть. Тоже ведь солдат, воевать идет". И, будто эхо этих удивительных слов простой поморской женщины, сознание полоснула короткая, как военная команда, мысль: "Не должен видеть экипаж слез комиссара".