Я посмотрела на все эти вырезки, разбросанные по столу, а потом подняла глаза на Эмму. У нее были широко открытые и полные надежды глаза. В этот момент в дверях появился Бен. Косточки на его прижатых к бедрам кулачках все еще были белыми.

– Все хорошо, мамочка? Занозу вытащили?

– Да, милый. Подойди ко мне. Эмма меня спасла.

Я протянула руку и прижала к себе Бена, а сама в этот момент беззвучно поблагодарила Эмму. Меня удивило, насколько лучше я себя чувствовала. Облегчение сопровождалось некоторым онемением всего тела, которое всегда появляется после длительных рыданий. Я не забыла вовремя сжать свою «раненую» руку и увидела, как плечи сына расслабились.

Так же как и мои.

Сегодня, 17.17

«Какого черта?»

Поезд останавливается. Визжат тормоза.

Когда мы окончательно замираем, я смотрю вдоль вагона. Пассажиры вертят головами во все стороны, пытаясь выглянуть в окна.

– Почему мы остановились? – Понимаю, что вопрос дурацкий, но меня это мало волнует. Мы находимся между двумя станциями – от последней отъехали минут десять назад. В этом нет никакого смысла…

Все в недоумении пожимают плечами. Пассажиры, сидящие возле окон, продолжают выворачивать шеи, но никто не может рассмотреть голову состава.

– Мы не можем остановиться. Серьезно, мы не можем вот так просто взять и остановиться… – Я так сильно сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони. Несколько пассажиров поглядывают друг на друга, и по выражению их лиц понятно, что они обеспокоены этой внезапной остановкой не меньше меня.

Мне же на все плевать – я киплю от ярости и беспокойства. Новости, поступающие из больницы, всё еще ставят меня в тупик. Сотрудники никак не могут определить, кто есть кто из двух мальчиков. Во время последнего разговора мне в голову неожиданно приходит мысль о том, что я могу послать им фото, если еще раз одолжу телефон у той женщины… Но уже слишком поздно. Обоих детей увозят в операционную. А это значит, что мы не знаем, кому удалят селезенку, кто из них находится в бо́льшей опасности…

Наконец в динамике раздается треск, а вслед за ним – чуть слышный мужской голос. Кто это – машинист? Проводник? Одному богу известно…

– Дамы и господа, мне очень жаль, но у нас с вами – непредвиденная задержка. Нам сигналят о какой-то проблеме на маршруте. Мы ждем дополнительной информации, и я свяжусь с вами сразу же, как только мы ее получим.

Гляжу на часы. Осталось, по крайней мере, два часа пути.

Еще раз выглянув из окна, я смотрю сначала направо, потом налево, пытаясь понять, где, черт возьми, мы находимся.

Прямо посреди неизвестно чего, вот где. Корова, стоящая в поле, повернулась в мою сторону и смотрит мне в глаза, как будто хочет подтвердить эту догадку.

Суррей? Сомерсет? Бог его знает…

Я достаю свой странный телефон и прохожу в короткий тамбур, соединяющий два вагона. Набираю номер, данный мне сержантом полиции. Автоматические двери, которые постоянно хотят открыться, выводят меня из себя, и мне приходится отойти, чтобы они остановились. Наконец на звонок отвечают, но это совсем другой офицер. Боже… Я трачу драгоценное время, чтобы всё ему объяснить. Объяснить, кто я такая.

Постепенно этот парень начинает понимать. Он говорит, что в больнице меня будет ждать новая информация. Если есть необходимость, они могут прислать патрульную машину на станцию. К приходу моего поезда. Хотя обычно там масса такси…

– Нет, нет. Проблема в другом. Я вам поэтому и звоню. Мой поезд остановился. Застрял посреди неизвестно чего. И я не знаю почему…

– Мне очень жаль. – И после паузы: – Боже. Как некстати. Это для вас дополнительный стресс…

– Но вы же можете что-то сделать?

Еще одна пауза.

– Я вас не совсем понял. Что именно вы хотите? Как, по-вашему, мы можем вам помочь?

– Ну, я не знаю… – Делаю шаг, и двери вновь начинают работать. Неожиданно мне почему-то приходит в голову слово «вертолет».

– Вертолет. Вы можете прислать вертолет? К поезду. Чтобы он отвез меня в больницу. Ведь у полиции есть вертолеты, правда? – Смотрю из окна на поле рядом с поездом. Коровы. Я уже представляю себе, как разгоняю коров, чтобы вертолет мог приземлиться…

– Вертолет? – Услышав тон, которым это произнесено, я опять готова заплакать. Знаю, что всё это звучит глупо, но мне наплевать… Наплевать на то, что обо мне подумают.

– Мне очень жаль, но это не тот ресурс, который мы можем задействовать в данной ситуации. Однако если поезд задерживается, то, возможно, мы сможем выслать патрульную машину ему навстречу. Где именно вы находитесь?

– Не знаю. Они не говорят нам, что произошло.

Полицейский просит меня перезвонить и сообщить дополнительную информацию, как только та будет мне известна, чтобы они могли принять решение.

И опять я спрашиваю его, что им известно об аварии. Что конкретно произошло с моим Беном? С обоими мальчиками?

Теперь пауза длится гораздо дольше, и это окончательно выводит меня из себя. В отчаянии я требую, чтобы меня соединили с детективом-инспектором Мелани Сандерс. Я говорю ему, что ей будет интересно услышать обо мне.

«Ради всего святого, он что, не знает о том, что произошло в Тэдбери летом? И о моей роли во всём этом?»

Опускаю глаза на свои руки и стараюсь сдержать панику, охватывающую меня, когда я вспоминаю ту сцену. Кровь. Нож…

Я почти в истерике, но меня опять пытаются запутать. Он говорит мне, что на сегодняшний день самым важным было довезти мальчиков до больницы и начать лечение. Они пытаются разобраться в том, что произошло, но инспектор Сандерс сейчас занята. Когда я сама появлюсь в больнице, то узнаю больше.

– Но я застряла в этом гребаном поезде. А знать мне необходимо сейчас…

В ответ я слышу новый набор банальностей.

– Послушайте, вы не должны подпускать ее к мальчикам.

– Не понял?

– Эмму Картер, – я понижаю голос. – Она тоже участница этой аварии. Кажется, ей тоже делают операцию. Но точно я не знаю. Конфиденциальность и всё такое… Они мне не говорят. Но вы должны держать ее подальше от мальчиков. От обоих мальчиков. И особенно от моего сына. Я настаиваю, чтобы вы не подпускали ее к Бену. Вы меня поняли? Я хочу, чтобы вы это записали.

Теперь его тон резко меняется. Следует серия вопросов, на которые я не могу ответить. Чувствую, он думает, что я в истерике и даже немного сдвинулась. Напоминает мне, что сын Эммы Картер тоже пострадал. Мол, они надеются, что, когда придет в сознание, она сможет опознать мальчиков…

– Нет, нет. В этом-то все дело. Этого нельзя делать. Ее нельзя к ним подпускать…

Теперь он говорит, что хорошо понимает, насколько я сейчас расстроена и взволнована, и что он обязательно попросит офицера-дознавателя перезвонить мне, как только появится что-то новое. Он запишет то, что я сообщила. В больнице меня будет ждать подробная информация.

– Так, значит, вы не офицер-дознаватель?

– Нет.

– Тогда пошли вы в задницу. Какого черта вы не… Отвалите.

Я разъединяюсь и вновь набираю номер больницы. Давай же. Давай. Занято.

Звоню Хизер. Попадаю на голосовую почту.

И тогда я слетаю с катушек. Открыв окно, тянусь к дверной ручке. Заперто. Картина вновь встает у меня перед глазами, когда я смотрю на свою руку: алый цвет и ощущение густой, теплой крови на пальцах. Этот взгляд ее глаз. Нож…

Я ощущаю порыв ветра. Дождь. Подтащив чемодан поближе к двери, становлюсь на него. Это будет непросто.

«Батюшки мои! Вы только посмотрите на эту женщину! Она лезет через окно».

Я решаю, что падение на траву будет не таким страшным, как кажется… На третий раз у меня получается.

Я схожу с поезда.

В недалеком прошлом

– Ну, и что на тебя нашло? – обратилась я к собственному мужу, стоя на кухне, заполненной остатками званого обеда.

Обычно я люблю это время – после того, как прием закончился. Люблю это ощущение свободы и облегчения, наступающее после проводов последнего гостя, когда можно отправиться на кухню, с головой, слегка шумящей от выпитого. Ты довольна и свободна, все еще способна реагировать на дружеские подшучивания мужа и счастлива от того, что решилась всё это организовать.