— Знаем! Знаем!

— Этот мох длинный, растет густо и еще плотней закрывает почву. Когда накопится много остатков этих мхов, на таком месте может поселиться и беломошник. Он, я говорил вам, боится грунтовой воды и всякой, воды в которой много извести. Потому он на голой почве и не растет. Но когда сверх почвы накопится много остатков зеленых мхов и кукушкина льна или даже просто несгнивших листьев, тогда и беломошник может поселиться. Этот мох очень быстро разрастается, и болотце сначала маленькое, очень быстро растет в ширину. Верховое болото может образоваться и вблизи речки. На тех местах, которые весной в половодье заливаются, беломошник не растет. Там будет или заливной луг, или низовое болото с осоками и зелеными мхами. Но если на низовом болоте накопится очень много торфа и весенние речные разливы уже не покрывают этот торф, — на нем тоже может поселиться беломошник и образуется верховое болото.

— Значит, Павел Дмитриевич, верховое болото может быть и внизу, около речки?

— Да, верно, только не у самой воды, а повыше, куда даже весной речная вода не заходит. Ну, вот, отдохнули. А теперь пойдем. Идти нам еще порядочно. Вы знаете, куда мы пойдем? Я хочу вести вас на тот конец болота. Там идет осушка и разработка торфа. Увидите, как делается торфяное топливо.

Мы очень обрадовались. О разработке торфа мы слыхали, а посмотреть ни разу не пришлось.

— Но только, ребята, идти нам еще далеко. Прошли мы не больше половины болота. Остается километра три.

— Ничего, Павел Дмитриевич, все-таки пойдем. Уж очень интересно.

Пошли.

Болото все такое же, как и было: где — корявые сосенки, а где и совсем чистое, только мох и пушица. Только в одном месте оказалось много тростника. Его мы хорошо знаем: по речке у нас много тростника. Прошли мы еще километра два — болото стало еще суше.

— Это, ребята, потому, что здесь проведены канавы. Вон видите — канава. Их здесь много. Скоро мы дойдем до большой, магистральной канавы. Это — главная канава.

Главная канава оказалась очень широкой, не меньше двух метров в ширину и около метра в глубину. Но воды в ней было очень немного — только кое-где на дне.

— Это потому, что сейчас сухо. А весной и осенью в ней должно быть очень много воды.

От главной канавы тянутся боковые — метра по полтора в ширину и около трех четвертей метра в глубину. А от боковых — совсем мелкие канавы, не больше полметра глубиной. Их Павел Дмитриевич назвал «осушители». Осушителей очень много, так что от одного до другого не больше ста метров.

— Вы понимаете, в чем дело? Весной или же в дождливое лето все эти осушители полны водой. Из них вода стекает в боковые канавы, а оттуда в главную — в магистраль. А по магистрали вода течет вон из болота — в реку. Магистраль здесь длинная — километров восемь.

— Павел Дмитриевич, а сколько же все это стоило — накопать столько канав?

— Да, это стоило недешево. Вообще осушка болот — дорогая вещь, но зато и выгода получается большая.

Дальше болото пошло все суше и суше. Даже сосны местами посохли: и кустарники, и травы почти все высохли. Совсем близко к разработкам болото вовсе голое, — сосенки вырублены и сложены в кучки.

— Вот и машины видны, — сказал Павел Дмитриевич.

Всего мы насчитали 8 машин. Они разбросаны по болоту довольно далеко одна от другой. Мы направились к той, которая была поближе к нам.

Оказалось, машина стоит у конца канавы. Через все болото — издалека тянется широкая, метра в 4, не меньше, канава (Павел Дмитриевич назвал ее «карьер»), но не такая, как осушительные, а с прямыми, не косыми стенками. Эта канава глубокая, метра 4, а может быть и глубже, и на дне ее вода. От машины в канаву спускается длинный железный лоток («хобот»), а в лотке вертится огромный винт. По сторонам лотка, кто в воде, а кто повыше, стоят 6 человек рабочих-ямщиков. Они лопатами забирают торф и бросают его в лоток. Винт подхватывает торф, поднимает его по лотку и втягивает в машину.

Машина действует паром. Внизу — топка и котел с водой. Пар двигает поршень, а от поршня крутится вал с большим маховым колесом. Над паровым котлом коробка, тоже железная, и в эту коробку винтом как раз и подается торф. Видно, что там он перемешивается в кашу. Потом эта каша выходит через прорез, как будто бы длинный черный червяк. Под прорез подставлена доска, и червяк сползает на эту доску. А у самого прореза стоит мальчик и секачом рубит червяк на равные куски, — каждый кусок длиной сантиметров 30.

На доске укладывается всего 5 таких кусков — кирпичей. Как только доска наполнится кирпичом, рабочий подхватывает доску и ставит ее на тележку, а другой рабочий подставляет новую доску.

Это все мы увидали сразу. Начали было расспрашивать рабочих. Они отвечали нам дружелюбно, но работы не бросали. Павел Дмитриевич говорит:

— Вы им не мешайте. Вы посмотрите, как у них идет работа: если хоть один из них остановится, вся работа станет. А расспросим мы их попозже. Скоро они пошабашат — в три часа конец смене, — тогда и поговорим.

Мы стали смотреть — и, действительно, залюбовались работой. Уж очень она хорошо у них идет. Машина работает без остановки; значит, нельзя остановиться и ямщикам (копальщикам); иначе машине нечего будет делать. Мальчику тоже зевать нельзя, а то пойдет нерубленный червяк. Рабочий у тележки едва успевает подхватывать «пятки» — доски с кирпичами. Уложил он на тележку 20 пятков, значит всего 100 кирпичей, и повез. Смотрим — у подкладчика уже ни одной доски нет, подкладывать нечего: вот-вот червяк свалится на землю. Оказывается — нет. Сзади неслышно подъехал новый возчик с порожней тележкой и подвез новых 20 досок. Значит, есть что подставлять.

Минут 20 мы стояли до перерыва, и машина ни разу не остановилась, ни разу мальчик не прозевал отрубить кусок, ни разу червяк не упал на землю. Только загрузится одна тележка, как сзади подошла новая — порожняя.

Как только машину остановили, Павел Дмитриевич заговорил с ямщиками. Оказалось, что все они в одной артели из бывшей Калужской губернии.

— Старая артель?

— Старая. Уже шестнадцать лет вместе работаем. Конечно, не все с тех пор — много и новичков.

— То-то вы и сработались за шестнадцать лет. Уж очень гладко у вас идет работа.

— Да уж иначе и не приходится. Машина зевать не позволяет. Ну, по машине и все рассчитались — каждый знает, что делать и как делать. Ну, зато и выработка приличная — на артель в день тысяч девяносто кирпичей вырабатываем.

— А на других машинах тоже артели?

— Тоже. Да не везде хорошие. Вон на третьей — совсем молодая артель, — только с нынешней весны. Зато и горе. В день редко когда тысяч шестьдесят выработают. Повезет тележку — с непривычки опрокинет. Пока с ней путается, стельщику нечего делать. А там досок для подкладки не оказалось — значит останавливай машину. Иной закурит не вовремя — опять остановка. Работают не спеша, как в деревне привыкли. А машина такой работы не любит, она дисциплины требует. Ну, зато и зарабатывают пустяк. У нас ямщик в день рублей шесть зарабатывает, а у них три с полтиной, редко — четыре рубля. Поглядите, насколько они от других отстали. Ведь с весны мы все от края начинали. У нас карьер за лето метров на восемьсот ушел, а они — эна, где копаются.

— А хорошие бригады у вас есть?

— Как не быть, есть и хорошие. Вон на четвертой машине — первая бригада! Иной день до ста тысяч кирпичей кладут. Вызвала нашу бригаду на соревнование. Пока передом идут. Ну, да осень еще не скоро. Посмотрим, чей верх будет! Наши-то немного отстают, — сегодня девяносто три тысячи положили.

Пока мы говорили, подошли и остальные рабочие — возчики, стельщики. Подошли и девушки — торфяницы-рамщицы, которые на поле перекладывают подсохший кирпич.