Отто Брауншвейг, проживал совсем рядом и буквально затащил к себе Михаила с Сергеем. Мотивируя это тем, что его родители, узнав что он их отпустил, просто не простят ему такую неблагодарность и «заживо съедят».

– Ну что же, убедил. Только чтобы воспрепятствовать распространению каннибализма в Линце,– согласился Сергей и Отто чуть не запрыгал от радости.

– Здесь совсем рядом. Сейчас с Ландштрасе свернем на Бетлехемштрассе и первый дом наш от угла,– радостно закричал он, держа в руках так же здоровенный бумажный пакет с продуктами, заботливо перевязанный бечевкой крест– накрест. Семья Отто проживала в двухэтажном флигельке на первом этаже и была по меркам начала двадцатого века не велика. Кроме Отто еще сестренка младшая и младший же брат, ютились в двух комнатенках вместе с родителями.

Отто встретили с испугом в глазах. Подумав, что он пришел так рано, потому что его уволили из ресторана. Фрау Брауншвейг, еще не старая женщина, лет сорока, работала от случая к случаю прачкой и сейчас сидела без работы. Глава семейства и вовсе лежал. Зимой он поскользнулся и упал с крыши городской ратуши. Ногу сломал в двух местах. Убился бы и вовсе, но упал в сугроб и отделался переломами.

Однако, они плохо срастались и ходить он не мог. На врачей денег в семье также не было и что там с его ногой, он имел совершенно смутное представление. Нога болела и опухала с каждым днем все сильнее, наливаясь синевой.

Узнав о тысяче талеров, нежданно полученных, семья Брауншвейгов буквально онемела, не поверив, а когда увидела деньги, то зарыдала в восемь ручьев. От счастья очевидно. В их мрачном существовании, блеснул солнечный лучик, ослепив и выдавив слезы из глаз.

Фрау Брауншвейг, которую звали Ингрид и герр Брауншвейг Карл искренне радовались, проливая слезы. Брат и сестренка Отто – Людвиг и Анна, прыгали вокруг него, нетерпеливо высматривая, что же там старший братец принес вкусненького и выкладывает на стол из пакета. В общем, поднялась суматоха заполошная и веселая. Фрау Ингрид принялась накрывать на стол, совершенно не слушая уверений сына и гостей, что они не голодны и только что пообедали. Даже Карл, забыв о больной ноге, попытался встать с постели и охнув, рухнул на нее, заскрипев зубами от боли.

Фрау Ингрид кинулась к мужу, принявшись отчитывать его сердито:

– Ну, что ты вскакиваешь? Лежи, Карл, у меня сердце оборвалось. Нельзя так пугать. Лежи, лежи,– фрау Ингрид поправила подушку под головой мужа и чмокнув его в лоб, кинулась хлопотать дальше. Михаил присел рядом с лежанкой Карла на низкую скамеечку и улыбнувшись спросил:

– Пульсирует место больное?

– Да. Терпения уже нет никакого,– признался Карл.

– Я немножко врач. Разрешите осмотреть вашу ногу?– Михаил откинул тонкое одеяло с ноги Карла и положил руку ему на икру.

Два закрытых перелома оказались со смещением и поврежденные ткани не срастались, потому что острые обломки резали их постоянно при самом незначительном движении, которых конечно же избежать было нельзя.

Кровельщику даже не наложили лубков сразу после падения, посчитав, что если нога на вид цела и крови нет, то все обойдется. К врачам из-за безденежья вовремя не обратились и теперь процесс воспалительный грозил стать необратимым. В перспективе Карла ожидала ампутация, в лучшем случае.

Михаил обезболил ткани и вправив кости на свое место, перетянул ногу Карла бинтом, который принес ему Сергей из аптечки. Приспособив пару дощечек, принесенных по его просьбе Людвигом, он зафиксировал их опять же эластичным бинтом и заверив Карла, что через пару дней он будет ходить, оставил ему баночку мази, которой предварительно смазал ногу перед перевязкой.

– Фрау Ингрид, завтра и послезавтра перебинтуете Карлу ногу и смажьте как следует этим средством. Через неделю будет здоров.

– Что вы, какая неделя?– не поверила фрау Ингрид.– Хоть бы к осени поправился и то Слава Богу.

– Это наша мазь, монастырская, она просто чудеса творит. Так что через неделю даже хромать не будет,– заверил ее Михаил.

– Вот уж спасибо,– фрау Ингрид взяла бережно мазь и понюхала баночку.– Ландышами лесными пахнет,– прошептала она.

Михаил никогда не принюхивавшийся к снадобью допотопному, удивленно приподнял брови и тоже нюхнул. Мазь действительно, едва уловимо, пахла именно ландышем.

– А я-то думал из чего она…– произнес он смущенно, будто его уличили в мошенничестве.– Сколько пользуюсь и только сейчас с вашей помощью, фрау Ингрид, понял что за запах. У вас просто задатки дегустатора парфюмерного.

– Ну, какая я дегустатор, я прачка и больше не умею ничего. Приготовить пищу для семьи, рукодельничаю, конечно, по необходимости, вот и все мои таланты,– возразила женщина.– Прошу к столу.

«Стол» было сказано торжественно, будто фрау Ингрид приглашала их к столу, как минимум королевскому. Впрочем, для Людвига с Анной он таковым был несомненно. Накрытый праздничной скатертью, он стоял в соседней комнатенке и вокруг него, ломившегося от деликатесов, стояли шесть настоящих венских стульев, которые Людвиг с Анной собрали, оббежав соседей.

Карл, после перевязки, получив внезапное освобождение от мучившей его месяцами боли, уснул так крепко, что фрау Ингрид попытавшаяся его разбудить, чтобы накормить, отошла от его постели, улыбаясь и плача одновременно:

– Уснул и спит так сладко, что жалко будить,– сообщила она детям.

– Пусть спит. Он ведь уже полгода не спит по настоящему, так что пусть отсыпается. Чем дольше проспит, тем лучше. Быстрее поправится,– посоветовал Михаил.

Карл проспал трое суток, а проснувшись, так был голоден, что встав ранним утром самостоятельно с постели, присел к столу и принялся уплетать, все что подвернулось под руку. Организм выздоровевший, требовал калорий. Проснувшаяся Ингрид, изумленно наблюдала, как ее муж расхаживает, слегка прихрамывая по комнате и потрошит кухонный шкафчик.

Увидев, что муж принялся наворачивать ложкой сырую муку, она вскочила, отобрала ее у него и принялась растапливать печь, чтобы разогреть ему три завтрака, обеда и ужина, которые он пропустил.

Монах не обманул, через неделю Карл уже не хромал совершенно и лицо его налилось здоровым румянцем. Этих двух монахов из России, семья Брауншвейгов не забудет никогда, отмечая ежегодно день их появления, собравшись за столом и читая все вместе молитву Святому Преподобному Варфоломею. Жизнь семьи с того дня резко переменилась к лучшему и воспринималось это как явленная им милость Божья и чудо явленное посредством Православных монахов Михаила и Сергия. Отто летом сдал экзамены успешно в Университет в Вене, закончил его и достиг затем высокого положения в науке и общественной жизни. Но он так же запомнил на всю жизнь каждое слово сказанное ему тогда в ресторане Сергеем и потом, когда они прощались на пересечении Ландштрассе и Бетлехемштрассе.

– Живи, Отто, и радуйся жизни. У тебя будет трудная и интересная жизнь. А век грядущий, к сожалению, будет кровавым. Война и революция развалят Австрийскую империю Габсбургов. Я бы посоветовал вашей семье вообще уехать из Австрии в Швейцарию перед четырнадцатым годом лет на семь и перед сороковым лет на пять. Это будут самые трудные времена для Австрии. Если сможешь, то увези семью на эти годы. И помни, Отто, что две грядущие, страшные войны, Австрия будет воевать против России. А это наша Родина. И если тебе всучат в руки винтовку, то каждый твой выстрел может оказаться в меня или Михаила.

– Я никогда не возьму в руки оружие. Клянусь Святым Варфоломеем,– воскликнул со слезами на глазах бывший официант и будущий профессор. И он сдержит свое слово.

В июле 1914-го года Европа и весь мир стояли на пороге Первой Мировой войны. Которую назовут тогдашние средства массовой информации «Великой войной», а в Российской Империи «Второй Отечественной». Первой Мировой она станет, когда грянет Вторая Мировая.

Великая война назревала, как фурункул на теле Европы и уже прогремевшие выстрелы Гаврилы Принципа в австрийского престолонаследника Франца Фердинанда и его жену Софию в Сараево, включили отсчет последнего мирного месяца. Ровно через месяц, 28-го июля, тяжелая артиллерия Австро-Венгрии принялась палить по столице Сербии Белграду. Короли и цари европейские, забыв о том, что они братья и сестры, объявили о мобилизации резервистов и военный Молох начал набирать обороты, чтобы в течение следующих четырех лет перемолоть 12-ть миллионов человек разных национальностей и еще 50-т миллионов превратить в калек.