Вот и зал Алтаря. По размерам - ничего особенного. Даже в ее фамильном имении на острове Варикино, не говоря уже, к примеру, о том же здании Сената, имелись парадные помещения намного крупнее. Но этот зал казался больше своих истинных объемов, потому что был практически пуст. Только в центре красовалось возвышение из того же красноватого камня, что и все вокруг здесь.

  Это возвышение было не намного шире обычной кровати, но при этом гораздо длиннее, чем любое человеческое ложе. Глянув на него, Падме вновь, как и тогда, подумала о ракатанцах. Да, легендарные Строители явно подгоняли некоторые элементы Алтаря под себя. Вот и впадина на возвышении, по центру изголовья, довольно удлиненная. А ракатанцы отличаются удлиненным черепом.

  В прошлый раз Падме намучилась, пытаясь пристроить боковые валики пышной прически в углубление на изголовье. Конечно, когда начался ее разговор с Древними, ей стало уже не до этого. Но к утру, когда она очнулась, из-за неудобного положения головы у нее затекла шея.

  На сей раз Падме выбрала для визита в храм Древних иную прическу - в виде высокого конуса, густо перевитого бусами. Витки бусин с глухим стуком соприкоснулись с каменной поверхностью, когда она легла и пристроила голову на изголовье. Прическа идеально уместилась в необычный подголовник.

  Затем сенатор аккуратно расправила по поверхности ложа тяжелые складки церемониального наряда. Расшитая металлической нитью ткань слегка шуршала, и этот шорох казался оглушительным в тишине Алтаря.

  Наконец Падме вытащила из кармана простой кожаный шнурок с подвеской из татуинского ореха, украшенного вырезанными рунами. Обычно она носила эту вещицу на шее, но сейчас принесла в кармане. Шнурок не имел застежки, так что амулет надевался через голову, но высокая прическа не позволила бы снять его с шеи прямо в Алтаре. А Падме хотелось провести эту ночь, держа подарок Энакина в руках - так ей казалось, что сам Эни держит ее за руку и защищает от всего на свете.

  Она соединила руки на животе, крепко сжав в них ремешок амулета, и подивилась внезапно мелькнувшей мысли: ей захотелось, когда придет ее час, отправиться в последний путь с этим кулоном в руках... Падме нахмурила брови. Она никогда не страдала трусостью или навязчивым страхом смерти - откуда же у нее такие мысли? И хотя лоб ее быстро разгладился, сердце по-прежнему сжимала странная, ничем не объяснимая тревога.

  Однако нужно было сосредоточиться на главном. Сенатор Амидала стала внимательно вслушиваться в идеальную тишину, царившую в Алтаре, и вглядываться в голубоватые светящиеся полоски на потолке. Она уже знала: когда свечение приобретет фиолетовый оттенок, это будет знак о том, что Древние слышат ее. Тогда надо задать вопрос. И суметь понять ответ.

  Через некоторое время полоски на потолке засветились фиолетовым светом. И Падме, не разжимая губ, задала главный вопрос, который мучил ее сейчас:

  - Что мне делать с Энакином?

  Вопрос звучал слишком обтекаемо. Тем более для человека, которого с младых ногтей готовили к служению государству, а значит, помимо всего прочего, учили четко и ясно выражать свою мысль. Но Падме с прошлого раза уяснила: храм Древних - не то место, где нужно заботиться о четкости формулировок. Здесь сам факт произнесения вопроса - всего лишь обряд. Загадочный разум этого места умеет заглядывать в душу человека и видеть все грани интересующей его проблемы.

  Вот и сейчас Древние наверняка видят, что в ее незатейливом, если не корявом вопросе скрывается масса других вопросов: "Могу ли я пожертвовать служением в сенате ради Энакина?", "Должен ли Энакин покинуть Орден джедаев ради меня?", "Имею ли я право на личное счастье в эти тяжелые времена?", "Если мы с Энакином будем вместе, не повредит ли это репутации Набу?", "Какую цену я должна буду заплатить за счастье быть с Энакином?"

  Ответ пришел незамедлительно. Как и сам вопрос, он был выражен одной-единственной фразой, которая возникла в голове у Падме: "Ты сделала многое для своего народа, теперь ты должна сделать многое для Галактики".

  И точно так же, как сам вопрос, этот ответ таил в себе множество других граней. Лежа в Алтаре храма Древних, Падме видела эти грани так, словно смотрела на собственную судьбу со стороны.

  Ей давалось право на счастье. Более того, это счастье и было залогом ее личного вклада в дальнейшую судьбу Галактической Республики, невзирая на все препятствия для их с Энакином любви. Но ей было также сказано, чем она должна будет за это заплатить - недолговечностью этого самого счастья. Мелькали, словно вспышки, картинки ее жизни - той, будущей, которую она еще не знала.

  Солнечные блики на изумрудных волнах у берегов Варикино, которые она видит сквозь плотные кружева свадебной вуали... Блики падают не только на воду, но и на зелень листвы над головами священника и новобрачных, и на руку Эни, которая отсвечивает странным металлическим блеском.

  Пылающее тревогой лицо Энакина, который рассказывает ей о своих снах-видениях. Смятые простыни их широкого ложа.

  Чудовищный по силе невидимый захват на ее горле. Багряные пейзажи Мустафара, погружающиеся во тьму перед ее меркнущим взором.

  Блеск аппаратуры в медицинском центре на астероиде. Писк новорожденного младенца.

  Ее собственные руки, сложенные на выпирающем вверх животе и крепко сжимающие амулет из татуинского ореха. Это явно не ложе в храме Древних - она, вся убранная белыми цветами, плывет посреди огромной толпы.

  А вот это - совершенно точно ложе в храме Древних. Все тот же амулет в крепко сжатых руках, но вместо синих складок незнакомого наряда - обычная церемониальная одежда, расшитая золотом. Живот не выпирает, он привычно плоский. Удобно уложена на изголовье прическа в форме конуса. Нитки белых бусин, перевивающие ее, кажутся фиолетовыми из-за отсветов полосок на потолке. Но вот фиолетовый отблеск сменяется голубым...

  Падме открыла глаза и увидела потолок, весь в паутине светящихся голубых полосок. Поднявшись с ложа, она пошла через зал к коридору - медленно, опустив голову, точно боясь расплескать полученное знание. У самого выхода, спохватившись, торопливо спрятала в карман амулет с Татуина.

  За раздвинувшимися створками храмовых врат сияло утреннее солнце. Старый гунган, клевавший носом, поднялся ей навстречу с ближайшего большого валуна. Поодаль, привалившись к таким же большим валунам и тесно прижавшись друг к другу, спала на пожухлой траве сенаторская свита. Мотие положила голову на колени Элле. Корде и во сне держала за руку Версе. А Дорме устроилась, кажется, удобнее всех - она свернулась клубочком на траве, подложив голову под руку.