Она не раз читала о подобном выборе по ночам, на серых листках с подслеповатой печатью. У нее в доме их порой скапливалось много. Самиздатовскую «опасную» литературу приносили и уносили друзья, которые за последние годы подобрались у нее по определенным принципам – вера в Бога, преклонение перед расстрелянной Царской Семьей, помощь попавшим в беду верующим. А вокруг кипел и бурлил совершенно другой мир, в котором само слово «вера» произнести было невозможно. Получалось, что Татьяна жила как бы двойной жизнью. Она работала в музее экскурсоводом и, водя туристов по Екатерининскому дворцу Царского Села, постоянно боялась проговориться. Отчасти специфика работы спасала ее, ей редко приходилось контактировать с сослуживцами, но на обязательных собраниях и планерках, когда от них, искусствоведов, требовали внушать слушателям фальсифицированную историю, Татьяна еле сдерживалась. Ей было двадцать девять лет, и пылкая вера в справедливость еще не покинула ее душу. Если бы не жесткий запрет отца Николая, не ответственность за детей, Татьяна, наверное, давно бы выступила на каком-нибудь собрании и попыталась разъяснить всем присутствующим их заблуждения – ей хотелось действовать.

Ночами она перепечатывала эту самую запрещенную литературу, корректировала рукописи и, выйдя на лестницу, поджидала «разносчиков». Порой в ее большой комнате, в ведомственной коммуналке, собиралось по 20–30 человек, курили, приносили и пили крепкий кофе, спорили о политике. Постепенно она стала замечать, что с ее появлением на кухне стихают разговоры, что сослуживцы как-то странно здороваются, но не придавала этому значения.

Раз в неделю вместе с детьми Татьяна бывала у отца Николая – тайного священника, жившего неподалеку. Там все приходившие горячо молились вместе с батюшкой об освобождении России от антихристовой власти, о восстановлении самодержавия. Татьяна очень любила эти молитвы, они давали ей силы жить, и когда у Люськи неожиданно поднялась высокая температура, жалела, что не смогла пойти на встречу. Если бы в тот момент ей кто-то сказал, что с этого дня все изменится, что очередная Люськина болезнь – великое благо для их маленькой семьи, Татьяна, наверное, не поверила бы.

Как много времени минуло с тех пор, казалось – целая жизнь. За эту «жизнь» Татьяна поняла, как была глупа и наивна. Теперь, шагая по мокрой грунтовой дороге, она ощущала какую-то сонную усталость и, вместе с тем, полный покой.

Лошаденки были старые, выходившие за свой век сотни верст, а потому подводы мотало по скользкой дороге из стороны в сторону. Раскачивало и трясло нехитрую поклажу, раскачивалось небо над головой у Нади, и мирно спала Аглая, прижавшись к матери.

За Игоря Сергеевича Надя вышла замуж как-то скоропалительно, что было совершенно несвойственно ее уравновешенному и спокойному характеру.

На филфаке Игорь Сергеевич читал русскую литературу – самый любимый Надин предмет. Она сидела на его лекциях, боясь шелохнуться, нечаянно пропустить слово. В ту пору, если бы кто-то вдруг сказал Наде, что она станет женой этого, уже немолодого, седеющего профессора, Надя бы только посмеялась. Он старше ее на целых двадцать пять лет, а уж насколько умнее и талантливее – даже говорить страшно!

Когда Игорь Сергеевич организовал литературный семинар и пригласил на него Надину подругу Вику, Надя долго плакала в подушку. Семинар проходил у него дома, за закрытыми дверями, и мысли о том, чтобы попроситься, у Нади даже не возникало. Помог случай.

Вика должна была вернуть профессору книгу, но накануне ее пригласил на свидание очередной военный. Ох, и любила Вика людей в погонах! До того любила, что, не задумываясь, променяла занятия у Игоря Сергеевича на свидание, как потом променяла и дружбу с Надей, и многое другое, о чем и думать не хотелось. Но это случилось позже, а пока Вика беззаботно вручила соседке по общежитию профессорскую книгу, сказав напоследок, что ничего скучнее она никогда не читала, и прочла-то всего пару страниц.

– Как же я пойду? – удивилась Надя. – Меня там никто не ждет. Что я скажу?

– Ерунда! – отрезала всякие возражения Вика. – Им книга сегодня нужна? – Нужна! Значит, потерпят. Скажи, что я заболела или предки ко мне приехали, придумай что-нибудь!

– Ты бы занесла, это же минута, – неуверенно протянула Надя. – Неудобно, все же, в чужой дом…

– Да ты у нас какая-то ненормальная, Надюха! Кто теперь на это обращает внимание! Знаешь, сколько у него там народу собирается, и нашего и ненашего? Все такие солидные! – Вика смешно выпятила нижнюю губку. – Спорят о чем-то, говорят… и так целыми вечерами, скука смертная! Я давно бы ходить перестала, но там парнишка один из Кораблестроительного – очень даже ничего! Я только из-за него ходила, пока лучшего не подвернулось, а сейчас он мне не нужен. Больно умный, и на меня совсем не смотрит.

Когда Вика ушла, Надя решила посмотреть книгу. Книга была старинная, с ятями, таких Надя никогда не видела. Постепенно она стала понимать текст, и он настолько захватил ее, что девушка не заметила, как минуло время идти к профессору. В книге были написаны такие вещи, от которых мурашки забегали у Нади по телу. Вроде бы это была русская история, но совершенно не такая, какой ее преподавали в школе и в университете, тут все было словно наоборот. Автор называл декабристов бунтовщиками и преступниками, первыми посягнувшими на Великое Самодержавие – так и было написано в книге. Надя поняла, что читает запрещенную книгу, но не испугалась, а обрадовалась. Наконец-то нашлось подтверждение всем ее тайным мыслям! Не может кровь литься там, где дело правое, ничто не оправдает убийства невинных. Надя и на исторический потому не пошла, что ее все время смущали эти противоречия. Школьная история оправдывала убийц, делала их героями, выходило, что убивать можно. Когда читать стало совсем темно, Надя оторвалась от книги и поняла, что опоздала.

На звонок открыл сам Игорь Сергеевич и очень удивился, увидев заплаканную Надю. Он смутно помнил эту девушку, она всегда сидела на его лекциях в первом ряду, но разглядел ее впервые, и до боли родной и близкой показалась она ему. А Надя уже протягивала профессору книгу, лепетала что-то невнятное, а он все смотрел на нее и не мог наглядеться.

Осенью Игорю Сергеевичу минуло сорок пять, а за год до этого он овдовел. Единственный близкий на этой земле человек – горячо любимая жена Шурочка – погибла в автомобильной катастрофе, и он остался один. Иногда Игорь Сергеевич заходил в церковь на Крюковом канале и подолгу простаивал там перед Распятьем. На душе становилось теплее, можно было жить дальше. Постепенно его затянули церковные службы, восхищала их величественность и напевность. Он робел перед священниками, но однажды, пересилив себя, подошел под благословение. Батюшка понравился Игорю Сергеевичу, и они разговорились.

Этот батюшка и познакомил профессора с отцом Николаем.

Через неделю после первой встречи Игорь Сергеевич сделал Наде предложение.

Аглая смешно вздыхала во сне, а Надя глядела вперед, в спину бодро шагающему мужу и думала, что вот ведь и представить она себе не могла, как повернется ее жизнь. Воистину пути Господни неисповедимы! Еще думала Надя о том, что этот остров только с виду такой холодный, что вместе они все выдержат и что Господь не оставит их.

– Господи, помоги дойти хоть куда-нибудь, сил больше нет никаких, в голове звон стоит, – прошептала Алина, и тут же сама постыдилась своей слабости.

«В шторм вот ничего не боялась, и когда уезжали, и в кабинетах этих негодяев не трусила, а тут увидела пустынный остров, просторы бескрайние, скалы – вроде радоваться надо, а такая оторопь взяла! – пронеслось у нее в голове. – Слабая я, не выдержу, а назад пути нет, все дороги отрезаны!.. А Сашенька как здесь, в глуши? Она кино любит… и театры разные… Господи, помоги!»