...Я еще и сегодня никак этого не пойму, никак не пойму, откуда бралась эта сила воли, эта твердость духа. Многие, едва держась на ногах от голода, ежедневно тащились на завод, делая пешком по восемь, десять, двенадцать километров... Мы прибегали ко всевозможным средствам, чего только мы ни делали, чтобы работа не прекращалась, - когда не было тока, мы пристраивали велосипедный механизм и ногами вращали станок.

Почему-то люди знали, когда они умрут. Помню, один из пожилых рабочих, шатаясь, вошел в мой кабинет и сказал мне: "Товарищ начальник, у меня к вам просьба. Я один из старых рабочих завода, и вы всегда были мне хорошим другом. Я знаю, вы не откажете мне. Больше я никогда вас не побеспокою. Не сегодня завтра я умру, я знаю это. Семья моя в очень тяжелом положении, все очень ослабли, самим им не справиться с похоронами. Будьте другом, закажите для меня гроб и пошлите семье, чтобы не пришлось им вдобавок ко всему хлопотать еще о гробе, вы же знаете, как трудно его достать!"

Это случилось в один из самых черных для нас дней декабря или января. И такие вещи происходили изо дня в день. Многие рабочие заходили в этот кабинет и говорили: "Товарищ директор, сегодня или завтра я умру!" Мы отправляли их в заводскую больницу, но они всегда умирали. Люди ели все, что было возможно и невозможно съесть. Они ели жмыхи и минеральные масла (обычно мы их сперва кипятили), столярный клей. Люди пытались поддержать себя горячей водой и дрожжами. Из 5 тысяч оставшихся рабочих умерло несколько сот. Многие из них скончались прямо здесь. Многие, с трудом дотащившись до завода, шатаясь, входили в ворота, падали и умирали... Некоторые умирали у себя дома, умирали вместе с семьей... Так продолжалось примерно до 15 февраля. После этого нормы увеличили и умирающих стало меньше. Мне больно сейчас рассказывать обо всем этом..."

К рассказу англичанина о работе оставшегося в Ленинграде коллектива Государственного оптико-механического завода нужно добавить, что эти люди с честью выполнили свой долг не только созданием и отправкой на фронт необходимых деталей и изделий боевой техники - взрывателей, гранат, деталей для пушек и т. д., но и проведением в течение всей блокады огромной работы по техническому обслуживанию оптико-механических приборов, установленных на кораблях Балтийского флота. Ремонт поврежденных в боях оптических корабельных приборов продолжался даже после полного прекращения подачи электроэнергии. Необходимые для ремонта механические и оптические детали изготовляли на станках с ножным приводом. Приборы ремонтировали прямо на объектах во время бомбежек и обстрелов, а также во время ведения огня кораблями и береговыми орудиями.

Гомзовцы выдержали испытание голодом и холодом. Они выстояли потому, что оставались коллективом, где постоянно чувствовали заботу друг о друге. Но самое главное, что помогло выстоять и победить, - поразительная сила духа. Об этом свидетельствуют и строки заводской многотиражки: " Кто из нас не стыл в холодных, нетопленых цехах, когда пальцы прилипали к металлу, деревенело тело, и только сверхчеловеческое напряжение воли, сознание высокого долга перед Родиной и ненависть к врагу помогали выстоять и перевыполнять план, непрерывно насыщая фронт необходимыми средствами борьбы с кровавыми палачами нашего народа..."

Как признание подвига защитников Ленинграда стало учреждение медали "За оборону Ленинграда". Среди награжденных было и 12 гомзовцев, в их числе комиссар рабочего батальона И. Т. Максимовский и главный инженер С. П. Нилушков. Эту медаль заслужил и тринадцатилетний Володя Смирнов, который через много лет стал одним из ведущих инженеров завода.

Летом 1943 года коллективу вручили знамя 189-й стрелковой дивизии, защищавшей Ленинград. Знамя учредили как переходящее, но оптики никому его больше не уступили. С августа 1943 года начался выпуск и мирной продукции, восстанавливали производство киноаппаратуры, необходимой и армии, и населению освобожденных от врагов городов и сел.

Тяжелые раны были нанесены ГОМЗу. Около двух тысяч зажигательных и фугасных бомб сбросил враг на территорию завода, сюда попало и множество снарядов. Оказались поврежденными цехи, мастерские, культкомбинат. Материальный ущерб исчислялся в несколько миллионов рублей. И ничем не заменимые потери - более полутора тысяч гомзовцев погибло в дни блокады.

Коллектив своими силами восстановил завод. Уже в 1944 году в строй вступил ряд новых цехов и корпусов, были отремонтированы сотни станков. И хотя выпуск продукции составлял малую часть от довоенного, завод вносил свой вклад в победу.

Что касается Ленинградского завода оптического стекла, то его судьба и работа в блокадном Ленинграде была такова. После эвакуации большей части оборудования и людей оставшийся коллектив выполнял производственную программу по выпуску оптического стекла, используя запасы сырья и топлива. Так продолжалось до 1942 года. Затем из-за отсутствия электроэнергии завод остановился.

Период бездействия ЛенЗОСа продолжался до марта 1943 года, когда решением горкома партии, руководившего в это время промышленностью Ленинграда, заводу поручили обеспечивать оптическим стеклом местную оптико-механическую промышленность. ЛенЗОС в качестве цеха временно присоединили к филиалу Государственного оптико-механического завода. Так продолжалось до полного освобождения Ленинграда от блокады, когда по приказу наркома вооружения стали восстанавливать ЛенЗОС. Директором завода назначили И. Е. Шаповала, которого перевели сюда из Приуралья. Несмотря на громадные трудности, небольшой коллектив завода восстановил и подготовил к эксплуатации во время войны две трети производственных мощностей, а затем приступил к выпуску прежней продукции. Отмечу, что дрова, которые были нужны для многого, в том числе и для стекловаренных печей, научные сотрудники заготавливали на Карельском перешейке.

Война подходила к концу, но оптики не покладая рук работали над тем, чтобы фронт не испытывал нужды ни в чем, думали о новых приборах, совершенно для того времени необычных, которые нашли применение или в конце войны, или после нее. Одна демонстрация особенно поразила меня. Как-то около одиннадцати часов вечера ко мне зашел уже одетый в пальто Д. Ф. Устинов и сказал:

- Одевайся, поехали в ЦК. Там будут показывать новые оптические приборы.

Вошли в здание ЦК, по памяти, поднялись на пятый этаж. Там в раздевалке уже висело несколько пальто. Нас провели в небольшой зал. Заместитель директора Государственного оптического института С. И. Вавилов объяснял руководителям партии и правительства устройство приборов, установленных на треногах. Аппараты были со смотровыми стеклами, но не очень внушительные. Поскольку мы опоздали, я к объяснениям особенно прислушиваться не стал, подумал, что расскажут отдельно. Устинов, видимо, был в курсе даже отдельных деталей, так как время от времени что-то добавлял к пояснениям.

Секретарь ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков сказал:

- Ну что же, тушите свет, посмотрим, что нам покажут.

Свет погас. Мы оказались в абсолютной темноте. Окна плотно зашторены. Поочередно нас стали подводить к аппарату и спрашивать:

- Что видите?

Когда подошла моя очередь, я, посмотрев в стекло, едва удержался, чтобы не выразить изумление. На другом конце зала, примерно метрах в 30-35, я ясно увидел стоящего человека. Правда, не так, как днем, но туловище, голову, даже подбородок и брови видел отчетливо. Вот только выражения лица узнать было нельзя. Но человек разводил руками, снимал и одевал головной убор, передвигался.

Все присутствовавшие высказали большое удовлетворение увиденным. Я понял, что прибор предназначен для действий в боевых условиях в ночное время. А про себя подумал: "Вот бы такую штуку заиметь после войны для ночной охоты".

Ведущую роль в использовании инфракрасного излучения в оптических приборах заняли ученые ГОИ под непосредственным руководством Сергея Ивановича Вавилова. Они предложили эту новинку и такие приборы, как известно, создали. Их назвали приборами "ночного видения". Теперь трудно представить армию, не вооруженную подобными приборами. Тогда это дело только начиналось. Наши ученые-оптики смотрели далеко вперед.