– А как адрес мой узнала?

– Можно я не скажу? Пожалуйста! Я-то уеду, а этот человек местный, зачем ему проблемы?

– Ну ладно, тоже правильно.

Потом она сказала, что так нервничала, когда ждала меня уже здесь, возле моего подъезда, что в какой-то момент почувствовала дурноту, и все… Потеряла сознание.

– У него нос перебит, – вдруг сказала она. – Нет, это не я его ударила, я-то его по глазам… У него давно нос перебит. Он похож на уголовника. У него на переносице вмятина, а на конце такая бульба… нос картошкой… Он отвратительный. Он явно уголовник. Весь в наколках.

И тут я похолодел. Нет, этого не может быть! Два дня тому назад из следственного изолятора сбежали двое – бандит по кличке Рокот и его правая рука – Миха. Рецидивисты, головорезы, убийцы. Их привозили на следственный эксперимент на Графское озеро, где они перерезали целую семью, отдыхающую на диком пляже. Один из оперов снял с них наручники, чтобы они показали, как действовали, как наносили удары.

– Ты видела только одного бандита? – осторожно спросил я, зная, что во время бегства один из бандитов был ранен. Василий Хомяков, наш опер, успел выстрелить и ранил Миху. Все произошло очень быстро, бандиты бросились в разные стороны и скрылись в густом ивняке, окружавшем озеро. Они так быстро исчезли, словно их и не было! Вся полиция на ушах, прокурор в панике, к Графскому озеру стянули бойцов Госгвардии…

– Я видела только одного, – сказала Лина, и я заметил, как она содрогнулась. – Но мне хватило.

– Ты могла бы показать это место, где все произошло?

– Конечно.

– А сейчас ты в состоянии поехать со мной и показать?

– Разумеется! Да я для этого и пришла! Я все покажу и готова еще раз рассказать, но только при условии, что официально меня как будто бы и не было.

– В смысле? Почему? Ты же свидетель! Причем важный свидетель!

– Если бы я готова была ко всему этому, то я пришла бы прямо в полицию, – сказала она, стуча зубами. – Но мне нужно обратно, домой. В Москве у меня маленькая дочка. Я оставила ее с соседкой, но мне надо вернуться. Немедленно! Я же все рассказала. А сейчас могу все показать. Вы же можете представить все дело так, как будто бы вам был анонимный звонок и вы сами нашли мою машину.

– Но если найдут твою машину, то все равно будут тебя искать.

– Хорошо, тогда я на машине и уеду. Вы снимите отпечатки пальцев… – Она явно не знала, о чем просит. Не понимала, насколько все серьезно и что я не могу пойти на должностное преступление и вот так взять и отпустить ее.

– Дождев, что мне делать? Я не готова к тому, чтобы стать официальным свидетелем. И если вы сейчас предадите меня, то я просто буду молчать и не произнесу ни слова. А если понадобится, то скажу, что вы на меня давили. Не знаю, что я сделаю… Но мне нужно вернуться домой. Ну будьте же вы человеком! Помогите мне!

– Тогда чего же ты хочешь? Я не понимаю.

– Я хочу, чтобы этого Рокота или как его там… поймали и посадили в тюрьму. Если это действительно Рокот. Он же наверняка шарил в машине, наследил… Думаю, он взял еду, которую я приготовила себе в дорогу: там была запеченная курица, вареные яйца, хлеб… Если он, как вы говорите, беглый каторжник… ну, бандит, то наверняка был голодный, он мог спокойно и съесть мою курицу, и оставить жирные следы своих пальцев.

Уф… Еще там было то, что я взяла из дома тети Ирмы: шкатулка, в которой был золотой крестик, серебряное колечко и тысяча евро. Вот. Теперь все сказала.

– Ну, с такими деньгами он теперь точно далеко уйдет или спрячется так, что его еще долго не найдут.

Я рассуждал так, словно заранее знал, что Михи нет в живых.

– Да ты совсем замерзла… Может, выпьешь водки? Согреешься, успокоишься.

Конечно, она могла отказаться, да я особо и не надеялся, что она последует моему совету. Но, видимо, ей стало так худо, что она, помедлив немного, кивнула.

Я достал бутылку водки из холодильника, открыл банку маринованных покупных огурцов и поставил сковородку на плиту.

– И поешь немного, я сейчас яичницу приготовлю.

– Нет, я есть не хочу.

– Будем считать, что это закуска. Ты пережила сильнейший стресс. Тебе надо выпить и хорошенько закусить, набраться сил. Думаю, ты уже поняла, что легко отделалась, ты уж извини, что так говорю. Но ты ушла от Рокота, от бандита, который хладнокровно, повторяю, перерезал всю семью – мужа, жену и двух пацанов-подростков. Думаю, тебе повезло, что у него при себе не было ножа.

Наверное, я напрасно все это ей сказал, просто мне хотелось, чтобы она осознала всю степень своей везучести (относительной везучести, конечно!) и выпила. Я не мог и дальше смотреть, как ее колотит.

И это сработало. Лина взяла в руки стакан, который я наполнил на треть, и залпом выпила. Зажмурилась, поперхнулась, закашлялась, слезы покатились по ее щекам.

– На вот огурчик.

Она захрустела им жадно, так хотелось заесть горечь от водки.

– А ты? Ты тоже выпьешь?

– Мы же сейчас поедем. Не могу, я же за рулем.

– Дождев, сейчас ночь. Что ты увидишь там, в лесу? К тому же все твои эксперты спят. Рано утром и решим, как поступить.

– Лина, но я правда не знаю, как сделать так, чтобы тебя не привлекать в качестве свидетеля. Это просто невозможно, понимаешь? С одной стороны, ты хочешь, чтобы я нашел Рокота, но с другой – как я могу возбудить уголовное дело, если ты хочешь еще к тому же забрать свою машину? Да еще и после того, как с ней поработают наши эксперты? Разве ты не понимаешь, что ее будут искать? И тебя остановят на первом же посту ГИБДД! Это полный абсурд!

– Я не сильна в этих вопросах, ничего в этом не понимаю, но я говорю тебе, что мне надо вернуться в Москву. Меня там ждут.

Я подлил ей еще водки, и она выпила.

– Теперь ты, – приказала она. – Иначе я прямо сейчас уйду. Вот просто поднимусь со своего места и уйду. И ты меня не найдешь. Типа, я тебе приснилась.

Щеки ее разрумянились, исчезла болезненная бледность, да и голос ее приобрел такую приятную твердость. Она прямо на моих глазах словно приходила в себя, становилась самой собой.

– Какая у тебя родинка над верхней губой… Надо же… – она провела пальцем по моим губам, улыбнулась. – Просто создана для поцелуев.

– Хорошо, черт с тобой, – сказал я и достал еще один стакан, налил себе и выпил. – Утром так утром.

Яичница была готова, я разложил ее по тарелкам и был почему-то рад, когда Лина набросилась на еду. Утром я напою ее кофе, мы с ней поговорим, и она, я был уверен, согласится написать заявление.

В какой-то момент я понял, что она засыпает. Я решил, что уложу ее на своей кровати в спальне, а сам лягу в кухне на диване. Гостиной у меня вообще не было. Спальня, кухня и ванная комната – что еще нужно холостяку, которого к тому же еще и никогда не бывает дома?!

– Пойдем-пойдем, Линочка, вот так… – Я, поддерживая ее, довел до кровати. – Ну, ты уж сама разденься…

Но она кулем свалилась на чистые простыни. Я стоял в нерешительности. По-хорошему, ей бы раздеться, принять душ, а уж потом лечь…

И вдруг она, лежа на спине и не открывая глаз, словно машинально, неосознанно, принялась расстегивать на себе рубашку, распахнула ее, и я зажмурился. Но уходить не собирался. Не мог оторвать взгляда от ее освещенной розовой ночной лампой нежной кожи, прелестных округлостей. Стоял и смотрел, завороженный, загипнотизированный. Стянуть с себя рубашку она словно и не собиралась, или просто не было сил. Зато начала расстегивать джинсы. Джикнула молнией, засунула большие пальцы за тугой пояс, и джинсы медленно поползли вниз. Я не выдержал, схватил их за концы штанин и стянул. Тонкая полоска голубых трусиков, впалый живот, длинные тонкие ноги с розовыми ступнями.

– Дождев, – так же, не открывая глаз, прошептала она. – Ну, чего ты стоишь? Иди ко мне.

Вот так спросить ее прямо, мол, ты едешь к своему любовнику, я, конечно, не мог. Все-таки она моя мама. Она-то называла его экстрасенсом, который помогает ей вылечиться от мигрени. Она никогда не говорила, что у нее просто болит голова, она называла свой недуг мигренью.