– Приятно познакомиться, мисс Приоло. Я – Софи Уоллен, преподаю историческую реставрацию в местном колледже. Запись вашего голоса, где вы исполняете арию Изольды из «Тристана и Изольды» на Байройтском фестивале, всегда есть на моем плеере. Я так часто ее слушала, что слегка заиграла.

Моя мать покраснела и впилась взглядом в косички Софи.

– Спасибо огромное. Я польщена, особенно слыша это от вас. Я читала про некоторые из недавних реставраций в городе и хорошо знакома с вашей работой. Она впечатляет. У вас зоркий глаз и тонкий вкус, что касается деталей и красоты. – Она посмотрела на меня. – Полагаю, именно поэтому Мелли захватила вас сюда с собой?

Скажу честно, мне стало немного тошно от их взаимного восхваления, и я поспешила встать между ними.

– Вообще-то, Софи моя хорошая подруга. Я хотела, чтобы она была со мной на случай, если мне понадобится свидетель.

Мать улыбнулась, но ничего не сказала. Я многозначительно взглянула на часы.

– Четыре минуты десятого, и после этого у меня еще один показ, так что давай побыстрее покончим с этим делом. – С этими словами я торопливо зашагала к мраморному крыльцу с перилами из кованого железа.

Они обе последовали за мной.

– Я подумала, что ты не станешь ждать больше пяти минут, поэтому почти на ходу проглотила свой завтрак, чтобы успеть вовремя. – В ее голосе слышались язвительные нотки. Я покраснела, пораженная точностью ее догадки, и нащупала ключ.

– Некоторые люди серьезно относятся к своим обязанностям. Мои не допускают никаких опозданий. Если одна утренняя встреча задерживается, то я опаздываю на все мои встречи до конца дня. Согласись, что это не идет на пользу бизнесу. Да и жизни в целом, – добавила я, доставая ключ и вставляя его в замок, чтобы открыть входную дверь.

Мы столпились в просторном вестибюле, который тянулся по всей длине дома. По обеим его сторонам располагались не менее просторные гостиные. Я оттягивала этот момент как можно дальше, собирая информацию исключительно из Интернета и у агента по листингу. Из чего следовало, что я была поражена не меньше, чем Софи и моя мать.

– О! – воскликнула Софи, так и не найдя лучшего слова.

Я ждала, когда на меня накатит приливная волна скорби и сожаления. Вместо этого я смотрела на комнату перед собой, выискивая глазами напоминания о моей бабушке и нашей жизни с ней. Увы, сходство было слабым – этакий призрачный образ на обратной поверхности век, оставленный фотовспышкой.

Мы стояли, глядя на мраморный пол, покрытый дорожкой из искусственной зебры, протянувшейся по всему коридору. Элегантные резные карнизы были выкрашены в черный цвет – чтобы усилить контраст со стенами цвета фуксии. Ярко-зеленые кресла-трансформеры предлагали посидеть всем, кто был наделен хотя бы мало-мальским вкусом и у кого от психоделических красок вестибюля подгибались, став ватными, ноги.

– Она сделала все сама, – напомнила я.

Моя мать резко повернулась и бросила взгляд на итальянскую люстру из позолоченного дерева, которой каким-то чудом удалось спастись от краскопульта, и развешанные по стенам портреты в рамках, глядя на которые можно было подумать, что их нарисовали внуки владельца.

Или обезьяны.

Подойдя к розовому лакированному столику, Софи потянула ручку ящика. Та осталась в ее руке. Бережно положив ручку обратно на блестящую поверхность, она отпрянула от столика, как от зачумленного места.

– Какой это, по-твоему, стиль? – спросила я у Софи.

– Думаю, что «раннее возрождение» гаражных распродаж, – ответила моя мать с невозмутимым лицом.

Я поспешила отвернуться. Не хотела, чтобы она увидела мою улыбку и поняла, что высказала вслух мои мысли.

– Ух, ты! – воскликнула Софи, входя в одну из парадных комнат по обеим сторонам коридора. – Я видела это окно снаружи, но изнутри оно поражает еще больше.

Я немного поколебалась, прежде чем войти вслед за ней в комнату. Эта комната была моей любимой, здесь я проводила боˆльшую часть времени с моей бабушкой – играла в карты или, подобрав под себя ноги, читала на одном из ее бесценных старинных диванов. Если погода была плохой, мы пили чай, и бабушка Приоло разрешала мне наливать его, хотя это и угрожало чистоте ее обюссонского ковра. В этой комнате я ощущала себя любимой и окруженной заботой, а не объектом постоянных трений между родителями.

Больше всего я любила огромное окно, установленное в конце девятнадцатого века. Это было странное окно. Оно плохо соответствовало и стилю дома, и стилю Викторианской эпохи. Оно выглядело почти современно, две женские фигуры на нем были едва различимы, если не знать, где их искать и под каким углом смотреть в стекло. Через окно тянулись побеги глицинии, переплетаясь, словно огромная дорожная карта, ведущая в никуда. Хотя вдохновение, некогда подвигнувшее кого-то установить это окно, и его значение, наверняка когда-то были известны, и то, и другие давно стали достоянием прошлого.

Подойдя к Софи, я встала в лучах солнечного света. Струясь сквозь окно, тот превращался в маслянисто-желтый. Повернув лицо навстречу его теплу, я ощутила присутствие моей бабушки, лучи солнца как будто были ее пальцами на моей коже.

Софи щелкнула языком.

– Тому, кто установил это окно, крупно повезло, что он не сталкивался с Бюро архитектурного надзора, иначе бы он никогда не получил разрешения. – Она улыбнулась мне. – Причем впервые в жизни я могу сказать, что это было хорошо.

– А еще хорошо, – вывел меня из задумчивости голос матери, – что нынешние владельцы не видели необходимости менять окно в соответствии со своими вкусами. – Она выразительно посмотрела на оранжевый ковер, обои в мелкий цветочек и люстру с зеркальным покрытием.

Софи провела рукой по отвратительным обоям.

– Они заклеили прекрасную кипарисовую обшивку, которой славится этот дом. О чем они только думали? – Она покачала головой. Косички-дреды тоже закачались, словно в знак согласия. – К счастью, они, похоже, не внесли никаких структурных изменений. Только эти кошмарные косметические. Так что вернуть дому его прежнее великолепие не составит особого труда.

– Приятно это слышать, – сказала моя мать, и я почувствовала на себе ее взгляд.

Вспомнив свою работу и то, зачем я сейчас здесь, я повернулась к большому дверному проему:

– Обратите внимание на расширенные дверные проемы из зала и двери, которые повторяют неоклассические формы портика. Они были добавлены одновременно с портиком и датируются двадцатыми годами девятнадцатого века.

– И эта каминная полка, – добавила моя мать. Она перешла в конец комнаты и теперь стояла перед камином, – отлита с использованием формы, созданной Рэймиджем и Фергюсоном из Шотландии. Наши предки Приоло всегда приобретали лишь самое лучшее. – Она улыбнулась мне.

– Не понимаю, зачем я тебе здесь понадобилась, – сказала я, нахмурив брови. – Ведь ты ничего не забыла об этом доме. Не проще ли было подать заявку на приобретение дома и подписать бумаги? Мы обе сэкономили бы массу времени и энергии.

– Да, наверно, так было бы проще, – согласилась она, медленно обходя комнату и любуясь ее утонченной красотой, вынужденной делить общество с аляповатыми цветами и металлическими тканями, которые были здесь столь же неуместны, как шлюха в церкви. – Но тогда я бы не смогла увидеть, каково это, быть с тобой здесь после всех этих лет.

Я посмотрела на Софи – та как будто невзначай направилась вон из комнаты, подметая пол подолом потертой джинсовой юбки. Я с тоской посмотрела ей вслед и мысленно попросила вернуться, будучи почти уверена, что она вышла из комнаты не случайно.

– Теперь, когда ты это узнала, – сказала я, поворачиваясь к матери, – почему бы нам не поехать ко мне на работу, чтобы я могла подготовить нужные бумаги?

– Мы еще не закончили осмотр дома, Мелли. Я хочу увидеть кухню.

Я застыла, вспомнив, что дальняя часть дома совершенно не похожа на переднюю. Будучи ребенком, я старалась не ходить дальше передних комнат одна, замечая, что шепот там становится громче, прикосновение к моей коже смелее. Но был там один призрак, которого я смутно помнила: его присутствие было теплым, и в его обществе я чувствовала себя в безопасности.