– А сколько ступенек на входе в Управление?

– Десять! – рявкнул Сергей, подражая стилистике монолога хозяина кабинета. Поднимаясь сегодня к парадным дверям, он машинально посчитал ступени. Вот повезло!

– Так! – пальнул генерал и положил властную ладонь на плечо собеседника. – Садись!

Острогор сделал попытку вытянуть один из стульев, пригнанных спинками к длинному совещательному столу, но попытка была резко пресечена.

– Нет! На корточки!

«Это ещё что за номер?» – растерялся Сергей, слабо надеясь на ошибочность восприятия данного ему посыла. Но его сомнения решительно рассеяли.

– Садись на корточки!

Плечо, как под прессом, опустилось, и Острогор, принуждённый к занятию нелепой позы, узрел интерьер помещения с высоты пятилетнего ребёнка. Но на этом новизна его ощущений не иссякла. Следующая, более непредсказуемая напасть обрушилась на его голову, зажав её тисками из двух ног.

Генерал-наездник, оседлав импровизированного тулпара, завёл голени за спину Сергея, схвативши руками за его голову.

– Встать!

Острогор подчинился команде жокея, так и не осознав до конца смысл происходящих экзерциций. В его черепе, плотно зажатом тазобедренными тисками, не находилось объяснений происходящему.

– Так! А теперь приседай, считая вслух!

Приступив к испытаниям, Сергей утешал себя тем, что этот абсурд протянется недолго. Опуская генерала вниз и вознося его к потолку, он на 20-м присесте был уже потен, буро-пунцов, как плод созревшего граната и ощущал первые признаки дрожи в коленях.

– Достаточно! – прекратил Жингазиев вольтижировку при счёте «30» и выскочил из седла. – Занимался спортом?

– Футболом и лёгкой атлетикой, – ответил Острогор, восстанавливая дыхание.

– Иди в приёмную и позови мне Нурланова.

– Есть, товарищ генерал! – Сергей повернулся через левое плечо и направился к двери иноходью рысака, поражаясь на ходу непослушной поступи ватных ног. Когда пальцы схватились за ручку и потянули её на себя, за спиной раздалось смачное отхаркивание. Плевок, совершив секундный полёт, метко угодил в коричневато-зелёную жижу, накопленную на дне плевательницы.

«Снайпер! – отметил Острогор, сунув руку в карман за носовым платком и тряхнув плечами, сбрасывая фантом всадника. – Потрафил аксакалу, покатал на лошадке… Иго-го! – он кисло усмехнулся. – Натурально иго татаро-монгольское! – ему тоже захотелось сплюнуть, но не на ковёр же! Оставалось терпеть. Индивидуальной плошки он пока не заслужил.

Глава 10. Боб

Боб это вам не американская фасолина!

И не обтекаемые сани на полозьях!

И уж совершенно не основа для уменьшительно-ласкательного производного «Бобик»!

Боб – это прозвище. Звонкое и зловещее. Прозвище, нагоняющее страх, подобно имени Атиллы, внушавшего ужас всей Европе.

Но почему именно Боб? Где тут зарыта собака? Откуда корни и в чём соль?

Никто не мог дать точный ответ на этот вопрос. В вариациях недостатка не было, но тайна происхождения этого слова была замурована в стенах кирпичного бастиона, как скелеты в нишах средневековых замков.

Кличка Боб, некогда пришпандоренная Лукомскому каким-то едким подчинённым, намертво въелась в его сущность. И полковник, служивший в Высшей школе КГБ в должности начальника ближневосточного факультета за номером 9, был вписан симпатическими чернилами в реестр негласного пантеона именно под этим кодовым именем. Под именем Боб.

А вот явные и трудно выводимые надписи о Лукомском нагло красовались в мужских туалетах факультета. Тут был весь винегрет заборного каллиграфического творчества и сборная солянка уникальной пиктографии. Аборигены выражали свои чаяния и отчаянья в графической форме, страшась высказаться их боссу в лицо. Тяги к самоубийству отмечено не было.

Художества неизвестных авторов стирались, выскабливались, закрашивались дежурным нарядом, но тут же появлялись снова. Неистребимая тяга ущемлённых душ к письменным высказываниям была вечной и неистребимой. Сортиры, помимо своей основной функции, давно превратились в кабинеты психологической разгрузки.

Накалякает униженный и оскорблённый фразу: «Боб козёл!!!» и полегчает ему! «Он козёл, а я орёл», – думает автор и слышит, как в подтверждение его дерзновенного и крамольного вывода трещит на его лопатках кожа: это начинают расти крылья.

Но вырасти и расправиться им было не суждено. Они так и оставались рудиментом недоразвитого развития: сказывались суровые условия содержание в неволе.

Полковник Лукомский был среднего роста, сед, грузен, неповоротлив, медлителен и тяжёл в своей неспешной поступи. Кочан, поросший полуседым полувыгоревшим волосом стриженым под ежа, был так глубоко втоптан в плечи, что исключало возможность делать повороты головы. Для этого манёвра требовалось поворачивать весь корпус, уподобляясь танку с заклинившей башней. Пухлые коротковатые руки всегда свисали вдоль лампас, но никогда к ним не прижимались и были несколько на отлёте от брючин и боков. Подобное своеобразие делало силуэт полковничьей фигуры схожим с очертаниями наконечника копья Циклопа.

Это если смотреть в фас, а если в профиль? С этого ракурса абрис не имел ничего общего с заострённым навершием. Пузо портило контуры свирепого воителя, но разве Марсу требовалась стройность Апполона? То-то и оно.

Большой живот Лукомского выплывал из-за угла раньше всех остальных частей и органов тела, что порой давало шансы его подчинённым вовремя замаскироваться, произвести молниеносную мимикрию или вовсе унести ноги от наползающей грозы. А полковник был грозен.

Его бесцветные и бесстрастные глаза, посаженные оловянными пуговицами под заросли бровей, имели свойства незримых щупалец, обхватывающих объект внимания, отчего последнему становилось не по себе. И если в этом существе ему что-то не нравилось, мясистое лицо полковника багровело, а короткие и толстые пальцы рук, опущенных вдоль корпуса, начинали медленно шевелиться. Потом следовали гром и молнии. Да, кстати, Лукомский носил форму офицера авиации. Так что ничего удивительного в том, что он отождествлял себя с заведующим небесной канцелярией, ясное дело, не было.

И ещё один немаловажный аспект. 9-ый факультет располагался на 7-м, последнем этаже учебного корпуса и выше начальника ближневосточного факультета были исключительно астрономические тела. Иными словами: «Круче только горы, выше только звёзды!».

Что ни говори, бог и царь, сатрап и деспот!

Кабинет властелина был размещён за дверью с номером 723. И стоило этой двери начинать приоткрываться, как всё живое стремилось к быстрому очищению коридора. Пространство пустело, и только три фигуры: дежурного по этажу и двух его помощников пружиной выбрасывало из стульев и вытягивало в балалаечные струны. Наряд замирал в сакральном пиетете.

В обязанности наряда входило: следить за чистотой и порядком, выдавать ключи от аудиторий и классов языковой подготовки, собирать на инструктаж заступающую смену и прочее в подобном духе. Но самое главное и неписаное правило заключалось в своевременной подаче лифта для своего босса. И не приведи Господь не исполнить эту повинность, кара будет жестокой.

Утром, в 8.30 один из дежуривших держал на втором этаже кабину элеватора, дожидаясь появления начфака, чтобы отдать ему честь при загрузке. Борис Евгеньевич медленно поднимался по пандусу, входил в лифт и взмывал вверх. Там его ждал дежурный по факультету, рвавший глотку рёвом «Смирно» и отдававший рапорт.

К обеду лифт придерживали на 7-м этаже и провожали полковника вниз. При отбытии домой ритуал повторялся. Прошляпившим с подачей «кареты» рубили головы. Фигурально. Но от этого легче не становилось. Наказание ждало и тех учащихся, кто пользовался подъёмно-спусковым устройством. Табу! «Только для белых!» Для офицеров и преподавателей.

Заняв с утра горное гнездо, пернатый хищник спускался на первый этаж в 12.20, чтобы поесть. Здесь внизу, где степень распространения ареала его влияния сужалась, Лукомский чувствовал себя менее комфортно, поскольку нет-нет, да и попадались экземпляры, проявлявшие беспардонное отношение к воинской дисциплине и ношению форменной одежды. Такие фрукты незамедлительно ставились им на место с предварительной выжимкой всех имеющихся соков.