– Поглядите на этого хиляка! – крикнул Жеан. – Он просит милостыню! И не где-нибудь! На столе Дворца правосудия!

Пролог оборвался на полуслове. Головы зрителей повернулись к нищему. Тот, нисколько не смутившись и радуясь подходящему случаю собрать урожай, прикрыл глаза и закачался из стороны в сторону.

– Подайте, Христа ради! – со скорбным выражением на лице затянул он.

– Да ведь это Клопен Труйльфу! – крикнул Жеан. – Эй, Клопен! Видно, рана на ноге здорово тебе мешала, коли ты перенес ее на руку?

Оборванец и бровью не повел. Толпа принялась весело рукоплескать дуэту крикливого школяра и невозмутимого нищего. Гренгуар был очень недоволен. Удостоив обоих нарушителей тишины презрительным взглядом, поэт повернулся к актерам.

– Продолжайте, черт возьми! – раздраженно бросил он. – Продолжайте!

В эту минуту Гренгуар почувствовал, что кто-то тянет его за полу камзола. Он досадливо обернулся, однако тут же забыл о своем плохом настроении и широко улыбнулся. Привлечь внимание молодого человека старалась очаровательная Жискетта.

– Сударь! – спросила девушка. – Они, что, будут продолжать?

– Конечно, – слегка задетый подобным во просом, ответил Гренгуар.

– В таком случае, – попросила Жискетта, – будьте добры, объясните мне…

– То, что они будут говорить? – услужливо подхватил Гренгуар. – Извольте. Итак…

– Да нет же, – досадливо возразила Жискетта, – объясните то, что они говорили до сих пор. Я ничего не слушала.

Гренгуар так и подскочил на месте, словно человек, которого грубо ткнули прямо в открытую рану.

– Черт бы побрал эту дуру набитую! – пробормотал он сквозь зубы.

С этой минуты прелестная Жискетта перестала существовать для молодого человека.

Актеры опять принялись декламировать, а публика – слушать. Четыре действующих лица объехали все части света и очень устали в ходе безнадежных поисков самой красивой женщины мира. Дворянство, Духовенство, Купечество и Крестьянство снова присели отдохнуть и произнесли похвальное слово чудо-дельфину, в котором было множество деликатных намеков на юного французского принца, жениха Маргариты Фландрской. Дельфин был молод, прекрасен, могуч, а главное, он оказался сыном льва Франции.

Очевидная биологическая нестыковка и натянутость данного утверждения никого из присутствующих не смутила. В зале наконец-то воцарилась полная тишина. Зрители не сводили глаз со сцены. Пьер Гренгуар предчувствовал триумф и лавры народного поэта.

Однако в самый торжественный момент дверь, ведущая на почетное возвышение, распахнулась.

– Его высокопреосвященство кардинал Бурбонский! – провозгласил звучный голос привратника.

Пьер Гренгуар был очень огорчен тем, что его мистерию прервали второй раз. Конечно, обладая некоторым здравым смыслом, поэт искренне хотел бы, чтобы его пролог и похвалы в адрес дофина, сына льва Франции, дошли до слуха кардинала. У Гренгуара остался последний камзол, и тот уже был затерт до дыр. Высокое покровительство его таланта, а также несколько звонких монет в уплату за мистерию совсем не повредили бы нищему поэту. К сожалению, в благородной натуре стихотворца преобладала не корысть, а самолюбие. Для Гренгуара гораздо важнее было, чтобы мистерия продолжалась и чтобы зрители ее слушали.

Судьба распорядилась иначе. Прибытие кардинала взбудоражило аудиторию. Поднялся оглушительный шум. Головы зрителей повернулись к возвышению.

Карл, кардинал Бурбонский, по праву считался самым блестящим вельможей своего времени. Отличительными чертами его характера были гибкость царедворца и раболепие перед власть имущими. Кроме того, кардинал слыл человеком добродушным, вел веселую жизнь, охотно попивал вино из королевских виноградников, благосклонно относился к женщинам, охотнее подавал милостыню хорошеньким девушкам, чем старухам, и за все это был любим простонародьем Парижа. Как правило, его высокопреосвященство появлялся в сопровождении целого штата епископов и аббатов, тоже любезных, веселых, всегда согласных покутить. Наконец, он был высокий и очень красивый мужчина, который с большим изяществом умел носить великолепную пурпурную мантию.

Все это вместе взятое делало любое появление кардинала на публике весьма желанным событием. Никакая мистерия, никакой цирк не могли бы оторвать восхищенных женских и одобрительных мужских взглядов от этого любимца парижан. Его высокопреосвященство взошел на свое место, приветствовал толпу милостивым кивком головы и медленно направился к креслу, обитому алым бархатом. Вслед за ним прошествовали сопровождающие кардинала духовные лица. Все они улыбались и приветствовали горожан – кто взмахом руки, кто кивком головы, кто – лукаво подмигивая или шутливо грозя пальцем.

– Господа послы герцога Фландрии! – зычным голосом объявил привратник.

Кардинал с самым любезным видом повернулся к входной двери. Его примеру последовала свита. Актеры во главе с Мишелем Жиборном смущенно молчали, переминаясь с ноги на ногу. Пьер Гренгуар в бессильной ярости сжимал кулаки.

Парами, со степенной важностью, которая резко контрастировала с оживлением церковной свиты Карла Бурбонского, появились сорок восемь посланников Фландрии. В зале воцарилась глубокая тишина, которую, правда, изредка прерывал приглушенный смех.

У послов оказались славные простые лица, исполненные невозмутимой строгости и достоинства. Одеты они были добротно, но без изящества, ступали тяжело, широко расставляя ноги. Кардинал наблюдал за ними с принужденной улыбкой. Про себя он считал послов неотесанным мужичьем. Карл не завидовал дофину, которому придется жить вместе с принцессой этого медвежьего государства.

Только один из приезжих имел вид прирожденного дипломата. Облаченный в камзол французского покроя, невысокий, сухощавый человек лет сорока пяти с вытянутым лицом и маленькими, чуть сощуренными глазками, он напоминал лисицу. Это был Гильом Рим, советник и первый сановник города Гента, человек редкого ума, способный плести подпольные интриги. Нередко он был в курсе самых секретных дел своего короля, и с ним считались самые влиятельные министры.

Едва Рим появился на возвышении, кардинал Бурбонский поднялся, подошел к советнику, низко поклонился ему, а потом взял под руку и усадил возле себя. Он искренне уважал этого человека, столь выгодно отличавшегося от своих товарищей.

Имя Гильома Рима ничего не говорило простым парижанам, и, конечно, никто не знал его в лицо. Толпа была изумлена подчеркнутым вниманием его преосвященства к невзрачному иностранному советнику. Люди недоуменно переглядывались и пожимали плечами. Такой нелепости от своего любимого кардинала парижский люд не ожидал.

Пока первый сановник города Гента и кардинал Бурбонский вполголоса обменивались любезностями, перед дверью, которая вела на возвышение, показался какой-то широколицый и широкоплечий человек высокого роста. Он намеревался войти в дверь сразу же после Гильома Рима. Его войлочная шляпа и кожаная куртка казались грязным пятном на фоне шелка и бархата, в которые были облачены французские вельможи. Привратник преградил наглецу дорогу.

– Эй, приятель! Сюда нельзя!

Человек в кожаной куртке оттолкнул его плечом.

– Ваше имя? – спросил привратник.

– Жак Копеноль.

– Ваше звание?

– Чулочник в Генте, владелец лавки «Три цепочки». Объявляй!

Привратник едва сдержался, чтобы не ударить нахала. В его обязанности входило объявлять имена старшин и бургомистров, но докладывать во всеуслышание о чулочнике! Это было чересчур.

Заметив недовольство привратника, Гильом Рим наклонился к нему.

– Объявите: мэтр Жак Копеноль, секретарь совета старшин города Гента, – с тонкой улыбкой шепнул Рим.

Привратник замялся. Слишком уж потертый вид был у секретаря старшин, чтобы пропустить его в общество высокопоставленных особ.

– Ну что же вы! – громко сказал кардинал. – Повторяйте: мэтр Жак Копеноль, секретарь совета старшин славного города Гента.