– Неплохо устроился, – без всякой зависти сказала она. – Так и не сумел выгодно жениться. Тогда не пришлось бы копаться в чужих неприятностях… Ладно, ты не из тех, кто годится для семейной жизни. Ругаешься много. Для такого жену надо еще поискать. Будем надеяться, что мозги ты еще не растерял. Они все тебе понадобятся; может, даже и не хватит. Но мы должны узнать. Мы должны положить этому конец. Поэтому я и пришла.

– Чему, миссис Хопгуд?

– Мой муж, Том, управляет фабрикой; шьем рубашки и все такое…

Монк знал, что представляют собой потогонные предприятия Ист-Энда – громадные цеха, в которых нечем дышать, летом душно, а зимой холодно, в которых сотни, а то и больше женщин начинают работать еще до рассвета, а заканчивают ближе к полуночи, шьют рубашки, перчатки, носовые платки, юбки. И все это за плату, которой не хватает на пропитание самой работницы, не говоря уже о членах семьи, зачастую полностью зависящих от заработков матери. Если б кто-нибудь из них украл что-нибудь у Монка, он первый не стал бы искать.

Вида заметила выражение его лица.

– До сих пор носишь хорошие рубашки, да?

Монк недовольно взглянул на нее.

– Конечно, носишь! – ответила она на свой же вопрос и неожиданно злобно скривила губы. – А что ты за них платишь, а? Хочешь платить больше? Что, думаешь, нам за них платят портные и экипировщики, а? Если мы поднимем наши цены, то останемся без бизнеса. И кому это поможет? Дженты[4], которым нужны рубашки, стараются покупать их по самой низкой цене. Не могу я платить больше, чем плачу, понимаешь?

Уильям почувствовал себя уязвленным.

– Полагаю, вы разыскивали меня не для того, чтобы обсудить швейную экономику.

На лице ее читалось презрение, но направленное не лично против Монка, и это чувство в настоящий момент не являлось главным. Эта женщина пришла по какому-то гораздо более насущному вопросу и не хотела с ним ссориться. Тот факт, что она явилась к сыщику, отринув все естественные барьеры, разделяющие их, сам по себе указывал, насколько серьезен был для нее данный случай.

Миссис Хопгуд сощурила глаза.

– Слушай, что с тобой такое? Ты выглядишь по-другому. И меня не помнишь, так ведь?

Поверит ли она, если солгать? И имеет ли это значение?

Она пристально смотрела на него.

– Ты почему тогда ушел из полиции? Попался на нечестных заработках?

– Нет. Поссорился со своим надсмотрщиком.

Миссис Хопгуд расхохоталась.

– Значит, не так уж сильно ты в конечном счете изменился! Но выглядишь не то что раньше… жестче, хотя не так задиристо. Видно, малость успокоился. – Это была констатация факта, а не вопрос. – Растерял всю власть, что имел, и вес, которым кичился, когда шнырял по Севен-Дайлз.

Монк ничего не сказал.

Теперь она смотрела на него еще пристальнее, слегка подавшись вперед. Очень красивая женщина. А еще присутствовала в ней жизненная сила, которую невозможно было игнорировать.

– Почему ты меня забыл? Должен помнить!

– Со мной произошел несчастный случай. Я многого не помню.

– Боже! – медленно выдохнула миссис Хопгуд. – Правда? Я бы никогда… – Она была слишком потрясена, чтобы выругаться. – Вот это поворот… Значит, ты начинаешь с чистого листа. – С ее губ сорвался смешок. – Тогда ты ничем не лучше остальных. Ладно, я заплачу, если отработаешь.

– Я лучше остальных, миссис Хопгуд, – сказал Монк, спокойно глядя на нее. – Кое-что и кое-кого я забыл, но не растерял мозги и силу воли. Зачем вы ко мне пришли?

– Обходились мы без мозгов и без воли… По большей части, – равнодушно сказала Вида. – Так или иначе, а обходились. По крайней мере, пока это не началось.

– Что началось?

– Изнасилования, мистер Монк, – с холодной яростью произнесла она, твердо глядя ему в глаза.

Он был поражен. В череде вариантов, промелькнувших у него в голове, такой даже не значился.

– Изнасилования? – недоверчиво повторил Уильям.

– Нескольких наших девушек изнасиловали на улице. – Теперь ее лицо выражало боль и полное замешательство, потому что она не видела врага. В таких условиях Вида не могла вести собственную битву.

Предмет разговора мог показаться несколько нелепым. Миссис Хопгуд говорила не о респектабельных женщинах из приличного района, а о работницах с фабрик, которые перебивались тем, что трудились от зари до зари, а потом шли домой, в комнату в доходном доме, которую делили, может, еще с полудюжиной человек всех возрастов и обоих полов. Преступность и насилие в таких условиях становились образом жизни. Раз миссис Хопгуд пришла к нему, бывшему полицейскому, и предлагает деньги за помощь, то речь идет о чем-то из ряда вон выходящем.

– Расскажите мне об этом, – просто сказал Монк.

Она уже сломала первый барьер. Теперь наступила очередь второго. Сыщик слушал, и в его глазах не было и тени насмешки.

– Поначалу я не придала этому значения, – заговорила миссис Хопгуд. – Просто одна женщина пришла слегка побитой. Бывает. Бывает, и частенько. Мужья малость выпивают, обычное дело. У нас в цеху часто встретишь женщин с подбитым глазом или с чем похуже. Особенно по понедельникам. Но потом поползли слухи, что с ней сделали кое-что еще. Однако я все не обращала внимания. Ну что я могу поделать, если ей достался плохой муж? Таких вокруг вон сколько…

Уильям не перебивал. Голос ее звучал теперь глуше, в нем слышалась горечь.

– Потом избили еще одну женщину, да так сильно, что она не смогла работать. А когда это случилось с третьей, мне захотелось узнать, какого черта творится. – Вида поморщилась. – Некоторые из них еще дети… Короче говоря, мистер Монк, этих женщин изнасиловали и отлупили. Я занялась этой историей. Заставила их поодиночке приходить в мою гостиную и все вызнала. Я расскажу вам, что они мне наговорили.

– Вам лучше коротко ознакомить меня, миссис Хопгуд. Это сбережет время.

– Само собой! А что, ты думаешь, я собираюсь сделать? Все тебе пересказывать? Тогда мы тут просидим ночь напролет. Я себе этого не могу позволить, даже если у тебя есть время. Слышала, у тебя почасовая оплата. Как у большинства остальных.

– Я беру плату за день. Но только после того, как решаю взяться за дело… Если решаю.

У нее посуровело лицо.

– Чего ты от меня хочешь? Больше денег?

Монк уже разглядел испуг за ее вызывающим поведением. Несмотря на всю дерзость и показную браваду, ей было страшно и больно. Кроме того, она разозлилась. Перед ней возникли не знакомые трудности, с которыми она справлялась всю жизнь, а нечто такое, с чем миссис Хопгуд не знала как бороться.

– Нет, – опередил ее Монк, заметивший, что она собирается что-то сказать. – Если я пойму, что не могу помочь, то не стану убеждать вас в обратном. Расскажите мне, что узнали. Я слушаю.

Вида успокоилась. Поудобнее уселась в кресле, расправила складки одежды на своей потрясающей фигуре.

– Некоторые из наших респектабельных дам, не знающие, почем фунт лиха, думают, что никогда не пошли бы торговать собой, что бы там ни случилось! – продолжила она. – Думают, что лучше умереть с голоду, чем пойти на панель. Но до чего же удивительно, насколько быстро меняются взгляды на жизнь, когда твои дети голодны и больны. Послушаешь-послушаешь, как они плачут от голода и холода, – и продашь себя хоть черту, если он расплатится хлебом и углем для очага, или одеялом, или парой башмаков. Одно дело мучиться самой, и совсем другое – смотреть, как умирают твои дети.

Монк не спорил. Ему это было известно не на уровне личностной памяти – подобное знание въедается в плоть, проникает в кости.

– Начиналось все просто, – продолжала миссис Хопгуд глухим от ненависти голосом. – Сначала один парень не заплатил, потом другой… Бывает. В жизни полно дерьма. Ну что тут поделаешь? Приходится сокращать расходы.

Уильям кивнул.

– Сначала я не придала этому значения, – она пожала плечами, через прищур глаз следя за Монком и оценивая его реакцию. – Потом одна из женщин пришла вся в синяках, такая избитая, будто ее кто по-настоящему отделал. Я уж говорила, что сперва решила, будто это муж над нею измывается. И не осудила бы ее, если б она саданула такого заточкой. Но она сказала, что это сделали двое мужчин, ее клиенты. Она сняла их на улице и быстренько увела в темный переулок, и там они ее избили. И взяли ее силой, хотя она и так была на все готова. – Она прикусила пухлую губу. – Встречаются такие, которым нравится вести себя грубо, но эти ее просто избили. И она не отделалась парой синяков, вовсе нет, а получила настоящие повреждения.