Днем Алиенора замечала в сыне тончайшие признаки подавленности, и радовалась тому, насколько более расслабленным он выглядел теперь. По ее мнению, совет начался хорошо. Сидя на почетном месте в великолепном зале, построенном ее мужем, она наслаждалась привилегированным статусом королевы-матери. Ее никогда не приглашали на большие советы Генриха, но Ричард считал само собой разумеющимся, что мать будет участвовать, и если кто из мужчин и имел сомнения на этот счет, то тщательно скрывал это.
Наблюдая теперь, как сын рассказывает о своем вчерашнем посещении королевского Шервудского леса, Алиенора почувствовала знакомое сожаление. Если бы Гарри не цеплялся за каждую каплю власти, как нищий за последний медяк! Не то чтобы он пренебрегал ее мнением из-за того, что это мнение женщины. Не сыну императрицы Мод было смотреть на женщин исключительно как на безмозглых племенных кобыл. Нет, ее муж просто не способен был делиться властью, всегда стремился держать поводья в своих руках, даже если тем самым отчуждал жену и настраивал против себя сыновей.
Ричард говорил, что теперь понимает, почему этот замок числился у Генриха среди любимых.
– Отец с радостью охотился бы от рассвета до заката, а где же найдешь охоту лучше, чем в Шервудском лесу? Он кажется просто бесконечным, дубы там выше церковных шпилей. Но и для разбойников это идеальное пристанище. – Принимая кубок с вином, он взглянул на своего канцлера: – Что у нас назначено на завтра, Гийом?
– Теперь, когда мы разобрались с должностями шерифов, можем перейти к обвинениям против графа Джона и епископа Ковентрийского. – Лоншан старался скрыть удовлетворение, но безуспешно: опала Гуго де Нонана доставляла ему буйную радость. – Послезавтра мы обсудим новые налоги, и последний день оставлен для рассмотрения жалоб на архиепископа Йоркского, поступивших от его собственного кафедрального капитула.
Жофф помрачнел.
– Пустая трата времени, – яростно заявил он Ричарду. – Я в жизни не видел никого более лживого, чем эти лицемерные, коварные каноники. Они противостоят мне со дня рукоположения, и ты не поверишь, сколько всего я из-за них пережил!
– Нам придется выслушать их, Жофф, но у тебя будут все возможности ответить на обвинения, – заверил Ричард с большим терпением, чем обычно в общении со сводным братом. Жофф неохотно умолк и злобно уставился на Лоншана, будто подозревал, что это канцлер подстрекал недовольных монахов.
Алиенора откинулась в кресле, скрытно наблюдая за Жоффом из-под полуприкрытых век. Он вырос при дворе ее мужа, и она не возражала, так как считала, что мужчина должен нести ответственность за своих детей, в браке они рождены или нет. Но их отношения испортились, когда она с сыновьями выступила против Генриха. Жофф так и не простил за это никого из них. Ричард сдержал обещания, данные у смертного одра отца, и подтвердил назначение Жоффа архиепископом Йоркским, хотя все понимали, что темперамент его брата не годится для церковной карьеры, да и сам Жофф никогда не мечтал о священническом сане. Но мало кто ожидал, что в новом своем качестве Жофф натворит таких дел. Он ожесточенно враждовал с епископом Даремским, даже отлучал его от церкви. Он схлестнулся с Лоншаном и восстановил против себя Йоркский кафедральный капитул, попытавшись устроить избрание своего брата по матери деканом Йоркского собора. Он ужасал других прелатов, заставляя носить перед собой архиепископский крест в чужих епархиях, а потом оскорбил Губерта Вальтера, бросив вызов приоритету Кентербери над Йорком. Алиенора потеряла счет отлученным им от церкви, включая целый женский монастырь. Она знала, что Жофф в полной мере унаследовал анжуйский нрав, но никогда раньше он не вел себя столь безрассудно и воинственно, и королева могла лишь предположить, что архиепископ Йоркский очень несчастный человек.
Ричард рассказал матери, что кафедральный капитул Жоффа обвинял его во множестве грехов: симонии[5], вымогательстве, рукоприкладстве, пренебрежении пастырскими обязанностями. Похоже, Ричард относился к ним скептически и скорее склонялся поверить Жоффу, что не так уж часто случалось в их бурном прошлом. Но Алиенора знала, что сын доволен действиями брата при осаде Тикхилла. Кроме того, Жофф добросовестно пытался собрать деньги на выкуп, ему помешало лишь сопротивление монахов, в знак протеста даже прекративших богослужения в кафедральном соборе. Алиенора сомневалась, что перемирие между Ричардом и Жоффом продержится долго – оба обладали слишком сильной волей. Увидев, что Жофф смотрит на нее, королева незаметно опустила взгляд и подумала, как обидно, что Гарри так упорно стремился сделать из Жоффа то, чем тот не был, не мог и не хотел быть.
Совет начал обсуждать введение налога в размере двух шиллингов с каждых ста двадцати акров земли. Алиенора понимала, что это решение станет непопулярным, но не видела другого выхода освободить заложников. Вспомнив внуков, Отто и Вильгельма, она ощутила острую печаль, зная, как оба мальчика скучают по дому. Но теперь ей хотя бы не нужно беспокоиться, что Генрих пойдет на попятную и не отпустит их после уплаты остатка выкупа: пришли известия, что император наконец заключил мир с их отцом, Генрихом Львом.
Ричард только что сообщил, что собирается написать письмо английскому духовенству, поблагодарить всех церковников за усилия по его освобождению. Подавив зевок, король спросил, нужно ли обсудить что-то еще, заметив, что мало спал прошлой ночью. Андре ухмыльнулся – он видел, как Еву вели в спальню Ричарда, но остальные по примеру короля встали и пожелали ему спокойной ночи. Жофф и Губерт Вальтер обменялись взглядами, и последний неохотно сказал:
– Остался один вопрос, сир.
Ричард снова сел:
– Что такое, Губерт?
– Вчера, пока ты ездил в Шервудский лес, прелаты собрались на совет.
Лоншан застыл, оскорбленный и уязвленный тем, что даже после возвращения королевской благосклонности, другие епископы избегали его, словно прокаженного, и не пригласили его на собрание. Ричард ждал, но Губерт тянул с ответом, понимая, что новость радости не принесет.
– Они считают, монсеньор, что тебе хорошо было бы провести какую-нибудь церемонию по случаю возвращения в Англию.
Глаза Ричарда сузились. Прежде чем он успел ответить, вмешался Жофф, не понимавший, почему Губерт ходит вокруг да около.
– Речь о повторной коронации, – без обиняков заявил он. – О возобновлении авторитета монарха, способе… – он не договорил: его брат отодвинул свое кресло с такой силой, что оно перевернулось.
– Способе чего, Жофф? Очиститься от позора моего плена и оммажа, принесенного Генриху?
– Мы этого не сказали, сир, – поспешно вставил Губерт.
– Но подумали, – бушевал Ричард. – Иначе к чему заговаривать про эту церемонию, этот обряд очищения? Ну так передай им вот что, господин архиепископ. Скажи, что если на моей чести есть пятно, я намерен смыть его французской кровью! – С этими словами король развернулся, стремительно вышел за дверь и с таким грохотом захлопнул ее за собой, что все вздрогнули.
Повисло долгое молчание. Приближенным короля доводилось наблюдать вспышки анжуйского темперамента и раньше, но никто из них не ожидал, что это пламя опалит их самих. Лоншан свирепо воззрился на двух архиепископов:
– Отличная работа! Если бы вы удосужились позвать меня на ту встречу, я бы сразу сказал, как воспримет король эту вашу «хорошую идею».
– Это не моя идея, – резко ответил Губерт.
– Им казалось, королю понравится церемония. Он же всегда любил быть в центре внимания, – напомнил Жофф, яростно вспыхнув, когда Лоншан с неприкрытым презрением покачал головой. Но прежде чем прелат успел возразить, Алиенора поднялась с кресла.
– Милорд архиепископ, – ледяным тоном начала она, и все взгляды тут же обратились к королеве, явно разъяренной не меньше Ричарда. – Правду ли сказал мой сын? Люди считают, что в его оммаже Генриху есть что-то постыдное?
