Пока мы с девушками изображали немую сцену, великан медленно поворачивался к нам лицом. Я успел подумать, что вот она, начинается борьба со смертью. Вот, здесь и сейчас, в любую секунду, как только на миг расслабишься. И в качестве, видимо, такой борьбы, когда большой дядя, наконец, обернулся и встретился со мной взглядом, я произнёс очень тихим голосом:

– Простите, пожалуйста… это у меня случайно вырвалось.

Дядя, мне кажется, так долго рассматривал наши смущённые физиономии, что мне показалось, у него и рубашка подсохла. Я мог ожидать всего, чего только угодно, но то, что далее произошло, мне запомнилось очень надолго. Дядя произнёс, не очень громко, глядя в мою сторону:

– Тёплое у вас шампанское. Как вы его пить-то будете?

И отвернулся. А девушки мои с восторгом зааплодировали. Обстановка нормализовалась. Мы без дальнейшего шума выпили наше, уж какое есть, шампанское, слизнули подтаявшее мороженое и покинули помещение, напоследок улыбнувшись нашим милым соседям. Только оказавшись на улице, девушки так расхохотались, что остановить их и перевести разговор на какую-то более приемлемую для меня тему не было никакой возможности. Только они, вроде бы, угомонились, но тут Ларочка возьми, да и скажи своей подружке:

– Тебя, знаешь, ни на пикник нельзя взять, ни на похороны. Нашла, когда про лифчики рассуждать.

Веселье наше продолжалось до позднего вечера. Мне показалось даже… что не обо мне там шла речь. Какой-то я для такой изысканной компании непродвинутый. Над землёй неприподнятый. Деньгами необеспеченный. Хотя, конечно, я принадлежал к семье одного из городских начальников, может быть, не самого высокого ранга, но всё-таки… Свой человек. Я, на мой взгляд, девочек не слишком впечатлял. Или разные цели были у нас, или, может быть, разные устремления. Их интересы мне были понятны, отчасти даже близки: музыка, музыка, ещё раз музыка. И женское барахлишко. А мои… мне и самому-то были неясны. Прежде всего – смерть. Я смерти побаивался, хоть знал, что всё равно умру когда-нибудь. Страх смерти передался мне явно от родителей, работников тех самых органов, где они находились от смерти постоянно в самой непосредственной близости. Я даже знал, где живёт смерть. Например, между вагонным колесом и рельсом. Ещё она висела на мостовых перекладинах, сидела в дырке папкиного пистолета. Шансов родиться, получается, у меня было намного больше, чем потом, после рождения, погибнуть. Это я так, эмпирически вычислил, но уточнить у кого-нибудь, существуют ли иные точки зрения, было просто невозможно, даже в библиотеке. Там мушкетёр на мушкетёре – бей, коли, стреляй в разные стороны, городи горы трупов, порождай смерть… Хотя, вот один-единственный Мой Автор, похоже, мог бы что-то посоветовать. И объяснить.

Когда мы с Ларочкой в тот вечер, наконец, остались одни, то она сунула мне в ладонь свою ладошку и сообщила такую новость:

– Ты знаешь, мне Борька звонил.

– Не знаю, – насторожился я, – откуда мне знать?

– Потому, что вообще ещё никто не знает. Он такой чудак, ты не представляешь. Так трогательно со мной прощался, можно подумать неизвестно что.

– Ну почему, известно… Ты ему глубоко симпатична.

– Что ты сейчас имеешь в виду?

– Что он тебя любит, что же ещё… Ты, разве, не догадывалась?

– Ах, вот оно что… Нет, не догадывалась. И ни малейшего повода я ему не давала. Запомнил?

– Да.

– Очень хорошо запомнил?

– Конечно!

– Так это ещё не всё. Он столько начудил, не представляешь!

– А что он начудил?

– Оркестр бросил! Всё, говорит, больше ходить не будет. Раз у него со слухом непорядок, ну и всё такое. Говорит, давно собирался.

– Вот это да, – пробормотал я, – далеко дело зашло. А как же теперь его музыкальное училище?

– В том-то и дело, что никак. Бросил! На днях пойдёт документы получать.

– Наверное, большая неприятность. И что делать? Куда он потом?

– Ты только о нём не беспокойся. Поступит.

– Он, что, в институт собрался? В какой?

Ларочка улыбалась, смеялась, вся в тонусе, даже в каком-то лёгком возбуждении.

– У нас, в оркестре, так говорят: ума нет – иди в пед. Стыда нет – иди в мед. Боря будет поступать в педагогический, на математику. Всё теперь решил забросить. И музыку, и друзей. Чтобы мы его не беспокоили. Теперь он, видишь ли, готовится к экзаменам.

– Вот, значит, как тема повернулась…

Последнюю фразу я произнёс, когда мы стояли уже возле Ларочкиного подъезда. Она щебетала всю дорогу, я что-то отвечал. Но помню только, как она меня поцеловала на прощанье и сказала:

– Думай, Лёшечка. Думай, что будет дальше. Только скорее думай.

Я и призадумался. Конечно, сидя в библиотеке. Борис оказался совершенно недоступен, а Колька с Витькой советники были плохие. На столе у меня всегда находился мой Автор, вернее, его две книжки. Больше не попадалось, ещё не были изданы в Союзе. Остальные издания я научился читать быстро, без всяких курсов, но именно читать, а не просматривать. Я читал по диагонали – сначала предложение, потом абзац, потом два абзаца. Больше трёх абзацев прочитать таким способом не получалось, но, в общем, такой скорости мне было достаточно, чтобы текст запомнить, и книжку осознать. Потом, в институте, подобные навыки мне здорово помогали. Не каждый учебник мне удавалось так освоить, но, впрочем, смотря какой. А вот у моего любимого Автора я разглядел один рассказ, над которым здорово задумался. В том рассказе дело обстояло таким образом, что одному парню, непонятно даже, какому, часто снилась одна и та же девушка, тоже непонятно, кто. Во сне они друг с дружкой трогательно общались, даже насмерть влюбились, но встретиться не могли ни во сне, ни наяву. Во сне боялись проснуться и растеряться навсегда, а наяву – не знали, где они и кто такие. И где им следовало бы искать место встречи. Казалось бы, катастрофа. Провал, ничего у них не выйдет, кроме случайных свиданий. Но нет же! Я сообразил, что им следовало сделать, одно-единственное.

Недаром я прочёл к этому времени весь «Капитал» Карла Маркса. Это был серьёзнейший урок. Две книги я читал года три. С перерывами, конечно. Поначалу мне казалось, что я никогда не одолею два толстых тома. Потом решил, что всё равно прочитаю, хоть когда-нибудь. Тем более, родители смотрели очень благосклонно на это увлечение, правда, никто из них в «Капитал» никогда не углублялся. Но очень меня поддерживали. Я и читал – иногда проклиная себя, что влез в такой труд, иногда ругая автора за занудство. Поначалу читал каждую строчку, потом каждый абзац. Возвращался, перечитывал, вникал – всё по-честному. Прочитал первый том и ужаснулся. А второй том прочитал, перевернул последнюю страницу, и расстроился. Всё понял. Враньё. Не может быть. По простой причине – если для того, чтобы доказать роль рабочего класса в производстве прибавочной стоимости надо исписать столько бумаги, то сколько надо исписать, чтобы обосновать участие артиста или учёного в том же самом производстве. Томов десять? Или они все есть простые захребетники на шее у пролетариата? Разве они ничего не производят? А музыка? А учёные труды? Пустая трата времени? Не может быть, и всё. И не надо ля-ля. Иначе, получается, автор и есть сам захребетник. Выходило, брехня – есть основной двигатель революционного процесса. Ужас!

Вот тогда я и научился читать. По строчкам… между строчками. А когда, наконец, благодаря счастливому случаю, я взял в руки своего Автора, возможно, я был готов к этой встрече. Прочитал я тот рассказик и понял, что больше его не забуду. Почему? Потому, что надо было искать выход из создавшейся между молодыми людьми ситуации. Такая возникла для меня головоломка. А поскольку я читал ещё многое, в том числе и околонаучные журналы, дающие огромные возможности для фантастических размышлений, да учитывая вдобавок личный мистический опыт, я сообразил в конце концов, очень постепенно, как разрулить пережитую Автором ситуацию. Мне стало безумно интересно, знал ли сам Автор выход? Наверняка, знал, только об этом он мог сказать мне сам лично, но такая встреча мне представлялась уж совсем за гранью любой фантастики. Но я понял одну штуку, без которой описанную ситуацию было не объяснить. Там был не сон. Они не снились друг другу, те молодые люди. Они находились в другой реальности. Девушка открывала парню свой портал. Не линия была между ними, а граница портала. Девушка приглашала юношу в своё пространство. В женское. Кто границу перешагнёт, там и останется. Смелости не хватило обоим или, наоборот, их выбор был сделан правильно. Что там за жизнь, в чужом портале? Войти туда можно, а выйти? Это как получится. Мне думалось – с большим трудом.