– Если ты считаешь это хорошей жизнью, то я рад, что ничего об этом не знаю.

– Эх, Кхан, я тебе сейчас не о хорошей или плохой жизни говорил, а о свободе. Свободе поддаться желаниям или не поддаться им. Но тебе всегда приходится поступать так, как должно. Ты не волен даже ошибиться.

– Я вижу, Видольд, в тебе возродился разбойник – в голосе кхана прозвучала сталь, но воин предпочел ее не заметить.

– Он и не умирал!

– И как смеет разбойник учить меня?

– А почему нет?

– Потому что сейчас ты – мой подданный. И этот подданный слишком много говорит. Смотри, как бы за свой язык тебе однажды не пришлось поплатиться.

– Эту угрозу я слышал уже много раз.

– Вот и постарайся, чтобы у меня не возникло соблазна исполнить ее! – рявкнул Элимер.

– Как скажешь, Кхан. И что ты намерен делать дальше? С Илирином и твоим братом?

– Кстати о том, что я намерен делать. Я сейчас отправлюсь к себе, а ты, Видольд, пригласи писца. Пусть явится в мои покои.

Телохранитель усмехнулся:

– Я тебя прогневал, и ты понизил меня в должности до посыльного?

– Видольд… – угрожающе протянул Элимер.

– Слушаюсь, Великий Кхан, – вздохнул с шутовской обреченностью воин.

***

– Садись и записывай, – приказал кхан, когда перед ним предстал мужчина с пергаментом в руках, почтительно склонивший голову. Немного подумав, Элимер начал диктовать. Шейра, сидящая неподалеку, с интересом прислушивалась.

Когда мужчина дописал последнюю строчку, кхан забрал у него готовое послание и внимательно перечитал:

"Великий Кхан Отерхейна Элимер II Кханейри выражает почтение государям славного Илирина – царям Аданэю Кханейри и Аззире Уллейте. Он желает им всяческого процветания и благополучия. Кхан считает нужным лично поздравить их с восхождением на престол. Он будет счастлив обсудить дальнейшие отношения между нашими великими государствами".

Удовлетворившись прочтенным, Элимер запечатал послание имперской печатью и вернул писцу со словами:

– Передай гонцу. Я приказываю ему сегодня же отправляться в Илирин и отдать послание лично в руки правителям.

***

– Почему ты соврал? – спросила Шейра Элимера, когда они остались вдвоем.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты ведь хочешь своему брату смерти, а в письме говоришь, как будто желаешь ему благо. А это ложь!

– Ах, вот ты о чем! – рассмеялся Элимер. – Это не ложь, Шейра, это политика. Ума не приложу, как тебе объяснить… Просто поверь – я знаю, что делаю.

– И когда ты убьешь своего брата? – нахмурившись, спросила Шейра.

– Не сейчас. Я еще не до конца разобрался с мятежами, война не ко времени. Пока я хочу предложить Аданэю мир. На моих условиях, разумеется. Ему сейчас куда выгоднее укрепить власть, чем воевать с внешними врагами. Надеюсь, он окажется достаточно разумным и согласится со мной.

– А потом? Что ты сделаешь потом?

– Илирин давно нам мешает. Так что война неизбежна. Тем более, сейчас, когда во главе его стал Аданэй. Я не успокоюсь, пока не увижу его мертвым, – Элимер помрачнел и отстранился от Шейры.

– Ну вот, ты опять думаешь о войне, – вздохнула она.

– Приходится. Я ведь кхан.

– И всегда чем-то занят. А я? Раньше, пока жила в лесу, я всегда знала, что и для чего делаю. Охотилась, чтобы есть, убивала врагов, чтобы не убили меня, выделывала кожу и шкуры, чтобы одеться. А теперь? Здесь, в этом жилище, есть все. А если чего-то нет, то есть слуги, и они все делают.

– Шейра, ты моя жена и моя кханне. У тебя и должно быть все.

– Но мне часто скучно. Даже степь надоела. Вот скажи, чем занимаются знатные жены шакалов… ой, прости, я хотела сказать – отерхейнские жены. Чтобы им не было скучно, что они делают?

– Ну, – Элимер задумался, – следят за владениями мужей, занимаются детьми.

– А если нет детей? А если нет мужа?

– На самом деле, они находят, чем заняться. Многому учатся: музыке, умению вести беседу, искусству танца, а некоторые даже лучной стрельбе.

– О! – воскликнула Шейра, сдвинув брови в притворном гневе. – Эти танцы! Сожри меня Ханке, если я не видела, как на пиру ты пялился на эти их пляски! И даже замер – ну прямо как дутл, который увидел опасность!

– Шейра, – не смог сдержать кхан веселого изумления, – да ты никак ревнуешь?!

– Самой огромной ужасной ревностью! Пялился на них, а не на меня. Почему они тебе нравятся больше твоей жены?

– Да ты же сейчас просто смеешься надо мной! – понял Элимер и рассмеялся. – Ведь прекрасно знаешь, что никто мне не нравится больше тебя.

– Так почему тогда пялишься на них?

– Ну… ничего не могу с собой поделать. Но люблю-то я все равно тебя.

– Неубедительно. Но я решила. Я тоже буду делать танцы!

– Танцевать.

– Что?

– Правильно говорить не "делать танцы", а "танцевать". Сквернословить ты выучилась в совершенстве, даже Видольд обзавидуется, а вот с обычными словами пока не все гладко, – улыбнулся кхан.

– Хорошо. Танцевать, – поправилась айсадка. – Я научусь танцевать. И тогда ты только на меня смотреть будешь, а не на этих дутлоголовых. Завтра же дай мне наставника. Я приказываю.

– Слушаюсь, Великая Кханне, – Элимер расхохотался, увлекая свою развеселившуюся жену на ложе.

Какое же счастье испытывал он рядом с этой русоволосой девчонкой, которая оказалась его единственной сбывшейся мечтой.

II

Аданэй стоял в этой как всегда затемненной комнате, и ему стало сильно, очень сильно не по себе, когда глаза его, привыкнув к полумраку, выхватили из него тонкий силуэт Аззиры и ее лицо, искаженное ужасом.

Она застыла, вскинув руки и повернув их ладонями на Аданэя. И на этих ладонях, прямо в центре, выделялся огромный нарисованный глаз. Такой же красовался и над ее переносицей.

– Аззира, что это?

– Где? – вскрикнула она испуганно, как будто только что заметила присутствие Аданэя.

– Эти глаза…

– Да, глаза… – прошептала. – Это чтобы Те не подкрались, чтобы я их увидела.

– Кого?

Аззира подозрительно огляделась по сторонам и задрожала.

– Я не знаю кого, они где-то прячутся. Но теперь им не удастся, ведь у меня столько глаз. Столько глаз! – в осипшем ее голосе послышалась паника. Казалось, еще чуть-чуть и она завизжит от ужаса перед чем-то неведомым.

– Успокойся! – ему пришлось прикрикнуть, чтобы хоть как-то привести ее в чувство. На какое-то время подействовало, взгляд Аззиры прояснился, но вскоре опять помутнел.

– Они говорят, я обречена, говорят, я проиграю, я опять проиграю, мы проиграем. Они говорят, так будет, пока круг не замкнется. Они говорят, я проклята. Навеки проклята. Они смеются. Прогони их, пожалуйста, прогони, – тут ее плечи затряслись, а в широко распахнутых глазах загорелось пламя безумия.

Теперь Аданэй осознал до конца: плод кровосмесительной связи – его жена – действительно сумасшедшая. Но еще он поймал себя на мысли, что почему-то не испытывает того отвращения, которое испытал совсем недавно, узнав тайну ее рождения. Напротив, какая-то трогательная жалость овладела им. Она походила на запуганного больного ребенка, умоляющего о помощи. Исчезла темная жрица, исчезла студеная рыба – лишь бедное страдающее дитя смотрело ее глазами.

Он осторожно усадил Аззиру себе на колени и, прерывая ее бессвязный истеричный шепот, постарался успокоить: