Герда наблюдала немного презрительно: она не могла понять, почему эти смешные люди не могут определить вещь по чувствам, свойственным ей одной. Свежемолотый кофе пахнет свежемолотым кофе и имеет вкус свежемолотого кофе. Именно поэтому во времена, когда кофе можно было купить в любом магазине, мы пили его с таким наслаждением.

– Лучшая вещь под темными небесами, – сказал я, когда жидкость в наших кружках закончилась.

– Они не такие уж и темные, – педантично заметил Рейтан.

– Ты начал видеть в небе солнце? – усмехнулся я.

– Видишь очертания ветвей того дерева за окном? – кивнул Немец на яблоню, мерзнущую в темноте у дома. – Если бы небеса были абсолютно темными, если бы за облаками ничего не было, никакого источника света, твой глаз не смог бы разглядеть даже эти ветки. Не задумывался об этом?

– Поверь, дружище, среди вещей, о которых мне приходится беспокоиться, эта стоит на последнем месте. Что там, за облаками, отсвечивает? Да мне все равно!

– Что дает такой перламутровый блеск… Когда-то подобную подсветку обеспечивал город, его огни. А сейчас? Не понимаю… Но это не все мои гостинцы.

Немец запустил руку в карман пальто и под мои восхищенные стоны выудил оттуда голубую баночку сгущенки. Проковырял ножом две дырки. Я разломил хлебец на крупные куски и залил остатками кипятка свекольную «Принцессу Нури». Рассыпчатый, почти без вкуса, пресный эрзац-хлеб со сгущенным рогачевским молоком – это было королевское лакомство даже в более благословенные времена.

– Дружище, ну скажи, что ты нашел тайный склад с сокровищами древней цивилизации! Потому что и кофе, и сгущенка в один присест – это уже на границе человеческих возможностей! – тарахтел я.

Но Рейтан стал серьезным. С самого начала чувствовалось, что он находится под гнетом каких-то мыслей, из-за которых смеется и веселится через силу.

– Знаешь, что я подумал на днях? – произнес он. – Что древние, прекрасно развитые цивилизации могли погибать именно так. Почему закончилось Старое царство в Древнем Египте? Почему в минус две тысячи двухсотом году те же египтяне, которые построили уникальную ирригационную систему в пустыне, уже не знали даже, как поддержать ее в работоспособном состоянии? Что с ними стряслось? Аккадское государство в Месопотамии, майя, все эти заброшенные стародавние мегаполисы в Азии, про которые ты рассказывал после ваших путешествий с… Хотя бы тот же Баган в Мьянме. Может, так они и погибли?

– Ты про солнце? Исчезал свет, начинался голод. Никаких разрушений. Храмы стоят как после нейтронной бомбы. Историки чешут репу.

– Я про технологии. Про картину мира. Как только они достигали определенной технологической границы, появлялся какой-то фактор, который отправлял их обратно в каменный век. Я раньше думал, что для нас таким фактором станет Интернет. Ведь люди тогда перестали жить и начали залипать.

– Не без вашей помощи, ваше благородие! Не без вашей помощи! – Я толкнул его в бок. Но Немец оставался серьезным. – Слушай, а чего это ты в мистики подался, друг? Ты же всегда все так ловко и по-научному объяснял? Помнишь наш спор о том, почему газ и бензин по всей Земле перестали воспламеняться одновременно с блэкаутом? Я настаивал на том, что это больше похоже на кару небесную, чем на военное вмешательство или что-то рациональное.

– О, ну это как раз очень просто объяснить.

Он подошел к плите, открыл поцарапанную крышку, включил газ и стал вжикать зажигалкой. Искры летели густыми снопами, попадая на горелку, но, конечно, никакого возгорания не происходило. Немец смотрел на это в задумчивости.

– В атмосфере, которая состоит из фтора, будет гореть вода, – сказал он, продолжая цокать зажигалкой. – Крохотное изменение в химическом составе воздуха влечет за собой переформатирование всех химических реакций.

– Слушай, ну хватит! – Я кивнул на газовую горелку, но он завороженно продолжал поливать ее искрами.

– Первостепенным тут могло быть наступление темноты. Если объяснить его, то можно будет объяснить и все остальное. Например, почему углеводороды перестали реагировать на огонь, а порох, уголь и дерево сохранили свои свойства.

– Хватит, Рейтан! Отравимся! – снова воскликнул я.

– Метан не токсичен и никогда не был вредным для здоровья, – ровным голосом возразил он и продолжил: – Наша беда в том, что мы построили цивилизацию химических реакций. Мы ездили на автомобилях, которые приводились в движение превращением одного реагента в другой, и спали в домах, отопляемых по тому же принципу.

Я вскочил, мягко отстранил его от плиты, выключил горелку и перекрыл вентиль.

– Хватит, брат. Герда чихать будет. Пожалей собаку, у нее от метана шерсть чешется и сопли текут. Правда, Герда?

Она лежала на полу и даже не подняла головы: была обижена тем, что Рейтан заболтался и перестал ее гладить. Немец заторможенно сел за стол. Я попробовал перевести тему:

– Ты был на параде?

– Да, проходил мимо. – Его глаза ожили. – Серьезных таких головорезов Кальвария подогнала. С калашами. Нашел себе Бургомистр занозу в мягкое место. Когда они на рожон попрут, бригада Кочевого с Манькой – весь наш силовой блок – будет иметь кислый вид и дрожь в суставах. Они не только хорошо вооружены, они выглядят опытными разбойниками.

– А что с невольницами? Не обижали их?

– Девушки следом шли. Расфуфыренные такие. В коротких шубейках. С голыми ногами. Холодно им, наверное, было. Мужики из толпы свистели, женщины оскорбления выкрикивали. Я считаю – напрасно, в чем они виноваты? Они же рабыни. Как поставили, так и пошли. Когда колонна к трибуне «Виталюра» подходила, сзади к одной из невольниц какой-то пьяноватый огрызок пристроился. Ноздреватый такой. В бобровой шапке. По виду – из купцов. Он, может, не понял, чем парад от оргии отличается. Даже уже и хозяйство свое оголил. Но его люди оттащили, повалили на землю, пнули пару раз, чтобы Грушевку не позорил. Мы же вольный город, где человеческое достоинство уважают. Не какая-то средневековая тирания.

– А Бургомистр девушек себе забрал? Или кальварийским отдал?

– Да ты что! Он прямо там, с трибуны, объявил, что Грушевка дарит им свободу. Что они теперь – вольные гражданки нашей муниципалии и могут выбирать себе любую приличную профессию.

– А как кальварийские?

– Комиссара и его людей перекосило. Ведь сейчас все кальварийские невольники задумываться начнут, почему в братском полисе рабовладения и эксплуатации нет. А тепло в домах – есть.

Ничего, там у них тоже должны какие-то газеты быть. Специально для невольников. Как-нибудь и им правильное положение дел объяснят. Как единственно возможное.

Я щедро залил кусок хлебца сгущенкой и отправил в рот. Почему никто не понимал, насколько это вкусно, до того, как случился блэкаут? Нейтральный, похожий на влажный картон хлебец и сладко-сливочная сгущенка.

– Ты читал про край земли? – Рейтан помрачнел. – Что ты про это думаешь?

– Да полный бред. Ну про невров или кого-то, кто показался напуганным неврами, я еще могу поверить. Но какой край земли? Когда это Земля плоской стала?

– Может, всегда была, – с сомнением пожал плечами Рейтан. – Наши знания про галактику, далекий космос, земные недра, придонное пространство глубин океана исходили из экстраполирования известного на неизвестное. Представления о структуре планеты мы черпали из измерений скорости распространения отраженных сейсмических волн во время землетрясений. Мы составили представление про земную кору, мантию и ядро исключительно на косвенных подсчетах. А что нам все это время было ближе, чем Земля? Могли ли мы исключить на основании распространения сейсмических волн, что вместо ядра в центре Земли находится, например, ад? В рамках той, прошлой системы сейчас на кухне должно быть минус двести семьдесят три градуса по Цельсию.

– Мы с тобой как будто местами поменялись, дружище! – хлопнул я его по плечу. – Ты говоришь то, что всегда говорил я. А мне приходится произносить твои реплики. У этого всего должно быть логическое объяснение. И оно есть! Точно!