Наташа уставилась на него сквозь толстое стекло, приложив ладонь ко рту, чтобы заглушить всхлипы.

— Сержант Барнс, Джеймс Бьюкенен, три два пять пять семь…

Его голос тихий, совсем слабый. Хриплый, как будто сильно простуженный. Лучше бы он простудился. Наташа знала, что он сорвал голос криком, сопротивляясь все это время, и не смогла сдержать бессильных рыданий. Сползая по стене, она отвернулась, закрывая лицо ладонями, но Степанова резко развернула ее обратно.

— Не смей отворачиваться, — сказала она над самым ее ухом, до боли сжимая жесткими пальцами больное плечо. — Сейчас он ещё помнит тебя, но это ненадолго. Скоро все будет готово, и ему сотрут память о тебе. А ты будешь смотреть.

У Наташи не было сил протестовать. Она прислонилась лбом к холодному стеклу, закрывая руками рот и жадно хватая носом воздух.

— Джеймс Бьюкенен, три два пять пять семь ноль три восемь … сержант…

В проёме появилось несколько человек в белых халатах, среди них был доктор Дорофеев. Бросив печальный взгляд на Романову, тень исхудавшего тела которой сливалась с темно-серым бетоном, он посмотрел на Степанову и жестом дал понять, что все готово.

Полковник одобрительно кивнула. Положила руку на шею Наташи, придерживая так, чтобы она не отвернулась, и выжидающе посмотрела на засуетившихся докторов. Их белые халаты торопливо замелькали в ледяном свете неоновых ламп под потолком. Щёлкнули какие-то кнопки, послышался лязг металла, и на голову Джеймса стали опускаться заряженные током пластины.

Его рассеянный взгляд вдруг за секунду прояснился, исполненный ужаса. Метнулся из стороны в сторону, зацепился за окруживших его людей.

— Не надо, только не опять… — Зажмурившись, он обессиленно откинул голову на опору. — Наталья…

Услышав своё имя из его уст, Романова подскочила, широко распахивая глаза. Дёрнулась к закрытой изнутри двери, сама не зная зачем, но была тут же остановлена сильной рукой.

— Стой где стоишь.

Пластины опустились на лицо Джеймса, крепко обхватывая его по бокам. Доктор Дорофеев кивнул, и один из его помощников опустил рычаг.

— Наталья!

— Джеймс…

Ток ослепил ярко-голубым, разом отражаясь от всех стен и озаряя помещение как молния. Кулаки Джеймса плотно сжались, тело выгнулось настолько, насколько это позволяли сковавшие его ремни. Сначала он держался, закусив до крови губы, но через несколько секунд все же закричал, окончательно разрывая в клочья израненную душу Наташи.

Она не знала, сколько времени это длилось. Счёт минутам потерялся, все звуки слились в один невыносимый вопль, заглушаемый стуком ее сердца. Трещина в вывихнутом плече больше не болела, рука Степановой на шее не доставляла дискомфорта. Горячие слёзы остыли и высохли на лице, ком в горле не давал ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Возможно, Наташа тоже кричала. Трудно сказать.

Дорофеев, записав что-то на листе, вновь дал команду, и помощник поднял рычаг. Все разом выключилось, ток перестал поступать, стало тихо как в склепе. Дымящиеся пластины поднялись на несколько сантиметров от обожженного лица Джеймса, не выражавшего больше ни единой эмоции, даже боли. Ни-че-го.

Степанова разжала руку. Скрипнув ключом, открыла дверь и подтолкнула Наташу в спину.

— Давай. Иди к своему ненаглядному.

Романова пошатнулась на ватных ногах, но устояла, вцепившись в стену ногтями в последний момент. Вытерла опухший раскрасневшийся нос. Шаг, ещё шаг. Непослушные подворачивающиеся ноги сами понесли вперёд, переходя на бег.

Оттолкнув так некстати оказавшегося на пути Дорофеева, Наташа упала на колени рядом с капсулой, схватилась за все ещё намертво пристегнутую холодную руку.

— Джеймс! — позвала она, сжимая ее в ладонях. — Джеймс, пожалуйста, посмотри на меня! Джеймс!

Романова думала, что выплакала весь запас влаги в организме, но обжигающие капли вновь покатились по ее щекам. Она продолжала трясти его руку, звала по имени, кричала что-то ещё, но он не отзывался, вообще никак не реагировал.

Обступившие их доктора молча наблюдали. Никто не решался подойти.

Послышался глухой стук каблуков по бетонному полу, и Наташа обернулась, поднимая голову и встречая довольный взгляд Степановой.

— Что вы с ним сделали? — спросила она дрожащим голосом, не выпуская его холодную ладонь.

— То, что должны были, — ответила полковник и перевела взгляд на Барнса. — Доброе утро, Солдат.

Голубые глаза распахнулись, едва он услышал команду. Посмотрел на Наташу ничего не выражающим взглядом, затем на Степанову.

— Я готов отвечать.

***

Вместо эпилога

Ни Лена, ни Марина, ни даже Оля Наташе больше не завидовали. Не смеряли презрительными взглядами, стоило ей пройти мимо, не обсуждали за спиной. Рассказы об ее связи с Зимним и том, как она закончилась, разлетелись по штабу быстрее, чем лесной пожар, и сострадание вместе с женской солидарностью взяли верх над злорадством.

Наташа по-прежнему была лучшей из них, работала ещё больше. До сбитых в кровь рук, до гематом, до седьмого пота. Теперь ее питали не амбиции и желание всем нравиться, а злость и внутренняя пустота, которую она пыталась хоть чем-то заткнуть. Перебить душевную боль физической, лишь бы только не чувствовать, как ледяной ветер свистит сквозь зияющую дыру в груди.

— Товарищ полковник, — заговорил как-то Зеленов, — разумно ли это? Девочка ещё молодая, наивная даже…

Не на шутку взволнованный состоянием подопечной, после очередной тренировки он лично пришёл к Степановой в кабинет, что делал крайне редко и только в случаях экстренной необходимости. Скованно попросил разрешения войти, по полкам разложил свою обеспокоенность ситуацией.

— В этом возрасте любовь так много значит, — добавил он в конце. — Этот случай… сломал Романову.

Степанова устало вздохнула, посмотрев на него из-под коротких ресниц.

— Ничего страшного, товарищ подполковник, — ответила она почти пренебрежительно. — Поплачет и забудет. Поломанные кости, срастаясь, становятся крепче.