– Мы оба пойдем в последний класс осенью, пап. Остынь.

Кэллам взял микрофон у Бена, настроил и вернул его. Противный звук прекратился.

– Он все равно взрослый для тебя.

Мое лицо пылало. Папа не встречал Кэллама. Он знал лишь, как тот выглядит, и что Гарри сказал ему, что мы дружим. Может, Кэллам был непростым, но он заботился об остальных, был трудолюбивым и любил приключения. Я видела, что Кэллам хороший.

– Кэллам – мой наставник, пап. Я не могу его избегать.

– Финикс... – в его голосе звучало предупреждение.

– И если ты хочешь быть моим родителем, то это занятие круглосуточное и все дни недели, а не работа на десять минут раз в пару месяцев, – я так обычно не говорила с родителями, а теперь сорвалась на обоих в один день.

Раздражение мелькнуло на его лице.

– Я – твой отец. Ты не будешь так со мной разговаривать, – рявкнул папа.

Мое лицо снова вспыхнуло.

– Ты – отец лишь на словах, папа, – едко сказал я. – И ты перестал подходить под требования этого статуса довольно давно, так что не жди, что я буду исполнять обязанности дочери, пока ты не придерживаешься своей стороны сделки.

И гнев папы внезапно пропал. От такой перемены на лице отца я ощутила стыд, захотелось стереть последние полминуты.

Я не знала, почему злилась на него после всего, но так было. Ему уже хватало провалов, мне не стоило добавлять провал в роли отца к безработному и почти бездомному.

Казалось, он хотел что–то сказать, но в комнате раздался голос Бена.

– Любви, света и мира, друзья! – прокричал Бен. Микрофон ему и не требовался. В комнате зазвучал хор приветствий. Никто с нашей скамьи не участвовал. Мы были отвлечены раздражением и смятением, обижались друг на друга и не старались изобразить радость. – Надеюсь, вас всем понравился день, и ваша семья смогла сделать важные выводы, – вокруг нас некоторые согласно кивали, а руки обвивали плечи. Эйнсворсы ерзали на своих местах. Я узнала о своей семье сегодня лишь то, что мама считала меня лгуньей, а папу можно было разбить парой едких слов от меня. Бен вряд ли говорил о таком. – Этой ночью мы припасли для вас настоящую награду – короля доверия. Вожатые покажут, что вы будете делать, а потом я отправлю ваши семьи в увлекательный путь к доверию, – Бен помахал нескольким вожатым присоединиться к Кэлламу, который улыбался так, словно это был лучший день в его жизни, не выделяющемуся в стандартной покрашенной футболке лагеря.

Бен выстроил вожатых по два в ширину и в длину, повернулся спиной к ним, закрыл глаза и совершил самый глупый поступок из всех, что я когда–либо видела.

Да. Упражнение по развитию доверия было названием добровольной жертвы.

Каждый должен был по очереди стать жертвой. Бен использовал другой термин, но жертва подходила лучше. Жертва становилась спиной к семье, закрывала глаза и кричала что–то дурацкое, типа «Я могу вам доверять?», и когда остальные в семье отвечали: «Ты можешь нам доверять», жертва должна была упасть, надеясь, что члены семьи ее поймают, не дав упасть на пол.

Идея была не плохой. Еще не придумали такое слово, чтобы описать эту идею.

– Сообщите, когда будете готовы, хорошо? – сказала я и повернулась спиной к ним. Ответа не было. Не лучшее начало, если учесть, что я собиралась упасть в руки двух людей, которые не уберегли бы мышку, куда там до человека. Я верила в Гарри, он всегда меня поддерживал. Вот только он был маленьким.

Может, если я быстро схвачу Гарри, и мы поспешим убежать, никто этого не заметит.

Но Бен снова закричал в микрофон:

– Если кто–то думает пропустить упражнение, знайте, что никто не отправится есть, пока все его не пройдут. Так что не спешите. Мы все будем рады ужину в полночь.

Глубоко вдохнув, я скрестила руки на груди, как делал Бен, закрыла глаза и крикнула:

– Я могу вам доверять?

Родители что–то сказали. Я ожидала не это.

Мое тело рухнуло мимо слабой хватки моих родителей, и я уже готовилась к удару об паркет, когда остановилась. Я жмурилась, кривилась, но не рухнула на пол. Кто–то поймал меня.

Я ощущала четыре руки, что не давали мне упасть. Две маленькие, знакомые, а две другие – большие и сильные.

Я услышала крики родителей, мама обвиняла папу, что он слабо держал, а он ее – за то, что она отвлеклась. Спор продолжался, но я перестала их слушать.

Я открыла глаза и сразу увидела Гарри. Он сосредоточенно хмурился, в глазах была тревога. Он улыбнулся, когда я открыла глаза.

– Спасибо, что спас меня, маленький мужчина. Я всегда говорила тебе, что ты – мой герой.

Он улыбнулся шире.

Потом я увидела его. Спокойного Кэллама. Будто он привык возникать и спасать.

– Неплохое падение, – сказал он, подталкивая меня, чтобы я могла встать.

– Хорошо поймал, – ответила я, спину покалывало от тепла там, где только что были его руки.

Кэллам сунул руки в карманы и пожал плечами.

– Я говорил тебе, что буду рядом, когда понадоблюсь. Я не мог нарушить обещание. Каким бы человеком это меня сделало?

Родители все еще спорили за моей спиной.

– Нормальным, – ответила я ему. – Но спасибо.

– Не за что, – кивнул Кэллам.

– Ты в порядке, Финикс? – спросил Гарри, разглядывая меня.

– Да. Стараниями вас двоих, – последнее я сказала чуть громче, чем нужно было, надеясь, что родители услышат. Но они были заняты, вопили друг на друга.

– Можно я пойду к Мэтту и Картеру? – спросил Гарри, указывая на другую сторону зала. – Их семьи закончили, и никто не разбил голову. Пусть лучше меня ловят их семьи, если нужно.

Я от души растрепала его волосы.

– Иди. Я тебя не виню, – я оглянулась, Кэллам оставался рядом, смотрел на меня. Мои родители не заметили, как ушел младший ребенок. Не будут скучать и по мне.

– Хочешь уйти отсюда? – вдруг спросил Кэллам.

– Ты еще и мысли читать умеешь?

Кэллам кивнул на дверь и дождался, пока я сделаю шаг. Он поравнялся со мной, когда я пошла.

– Не мысли. Людей.

ШЕСТНАДЦАТЬ

– Ты приехал на этом из Калифорнии и выжил? – я стояла у одного из домиков персонала и глядела на транспорт Кэллама.

– Так точно, – ответил он, вручая мне матовый черный шлем в царапинах и вмятинах.

– Родители будут в ужасе, – я взяла шлем, но не надевала на голову.

– Родители, которые только что чуть не дали тебе разбить череп? Ты про тех? – Кэллам улыбнулся, застегивая плотную фланелевую рубашку.

Я закатила глаза. Он был прав.

– Им не хотелось бы, чтобы я садилась в машины или на мотоциклы с какими–то парнями.

– Я не какой–то парень. Я тебя только что спас. И я сделал это не для того, чтобы через полчаса ты стала лепешкой на шоссе, – он махнул на шлем в моей руке, я надела его, и Кэллам прошел к одной из веревок для мокрого белья, снял еще одну фланелевую рубашку. – Ночью похолодает, а на этой штуке будет еще холоднее. Знаю, она на пять размеров больше, но теплая, – Кэллам протянул мне рубашку.

Я протянула руку, а он не отпустил рубашку, вздохнул и развернул ее.

Он наденет ее на меня? Что за...?

Я развернулась, и он надел рубашку на мои руки, потом на плечи. Пахло хозяйственным мылом, солнцем и им. И это сочетание нравилось мне сильнее, чем должно было.

– Вот, – он развернул меня и застегнул верхнюю пуговицу. Он явно подумывал застегнуть остальные, но остановил себя. – Готова уехать отсюда?

– А куда мы поедем? – спросила я.

– Туда, где круто.

– Название у этого места есть? – не унималась я, а он закинул ногу на мотоцикл и подвинулся, освобождая мне место.

– Это нужно испытать, а не описывать.

– Ты загадочен, знаешь?

– Это радует, потому что это моя главная цель в жизни. Быть тайной, загадкой, вопросом, – он помрачнел, оглянулся, ожидая. – Я готов, когда будешь готова ты.

– Ты не похож на байкера, – я подошла ближе и робко закинула ногу на мотоцикл. Я знала, что родители устроят извержение вулкана, если узнают, но Кэллам был прав. Он спас меня, а они – нет. Он мог защитить меня лучше них.