Ведь даже повода не было ссориться. И разве не рада его прикосновениям, его ласкам?

А что, если он к Лилле отправился? Ничего особенного, ходил ведь. И она-то не откажет никогда, ума и терпения к слабостям мужчины хватает, а я… Мне стало страшно.

Ох… я села в постели. Солнце заливает просторную горницу, ветер приятно путешествует по всем закоулкам, овевает тело сквозь рубашку тонкого белёного полотна. Поблёскивает на золотом кувшине возле обширной лохани для умывания. Сейчас и деток принесут…

Как же глупо всё. Чего я добиваюсь? Как он сказал: «Конечно, ты не виновата!», сколько яда заключил в каждый звук и жест.

Ещё бы… я виновата перед ним. Я не просила прощать и не просила терпеть, и виновата куда больше, чем он может предположить. И сознавая это, я устраиваю ему такое подлючее утро. Какая глупая дрянь! Какая негодная жена. И ещё более негодная царица.

Как Милана говорила, мужчины быстро охладевают к жёнам? Особенно, если они такие дуры.

И что делать, если он… если и, правда, у Лиллы? А если не у Лиллы, а ещё у какой-нибудь местной чаровницы? Царь есть царь, наложниц у него может быть хоть на каждый день года. Хоть по две.

А разлюбит меня? Что ему за меня держаться? Я даже наследников уже родила ему. Дочери теперь будут ещё до Весеннего Равноденствия, то бишь до Нового года. За месяц, а то и недель за шесть. Он никогда раньше не продолжал отношений со своими беременными наложницами. А я…

Авилла, как ты глупа и самонадеянна. Почему глупость, самый большой порок и проклятие любого человека, овладела тобой?! А чёрствой дрянью ты была всегда…

Заглянула Люда, улыбается, ребяток принесли.

– Солнцелик чихал с утра, – сказала она.

– А Ярчик?

– Нет, только оглядывается удивлённо на брата, – смеётся Люда.

Золотые дети болеют редко…

Я не ожидал прихода Орика этой ночью. Я ещё не спал, когда заглянул служка объявить, что пожаловал Ориксай. Я отложил книги, и свои записки, оставив закладки, чтобы не вертеть потом в поисках оставленного места. И поднялся из-за небольшого стола, за которым сидел.

Орик вошёл усталый, серый от усталости. В серой простоватой рубахе, промокшей от пота под мышками, волосы – спутанные кудри.

– Ты что это? Случилось чего? – немного обеспокоился я, разглядывая его.

– А?.. – растерянно поговорил Орик. – Нет, – мотнул кудрявой головой. Переночевать пустишь?

Странно. Ава говорила, что поссорились, так серьёзно, что он спать к ней не пошёл?

Но государю отказа быть не может.

– Ночуй, пожалуй, только здесь не слишком просторно у меня, но я тебе своё ложе уступлю, оно тут обширнее, чем в моём тереме было.

Он покивал, развязывая пояс. Будто и не слышит.

– Да, кровати у них тут в Ганеше… для великанов делали что ли? – пробормотал Орик, задумчиво.

– Сейчас баню прикажу, – сказал я.

– Что, духмяный? – усмехнулся Орик невесело, поглядев на меня.

– Да не без этого. Опять же, после бани и спится слаще.

– Может, и вином напоишь?

– Для государя всё найдётся, Орик.

После Авиных сегодняшних выходок, слёз, удивляться, что Орик так странно появился у меня, не приходилось. Воображаю, чего он наслушался, если спать домой не пошёл. Небось, и сам в долгу не остался. Но расспрашивать царя о таких вещах не след, тем более что мне примерно ясно.

Я успокоил бы его, уговорил, не принимать близко к сердцу капризы беременной жены, причём так, что он помчался бы обратно, ещё и прощения бы просил и помирились бы. Конечно, я сделал бы это, если бы не испытывал сейчас мстительной радости от того, что его, кого Ава так любит, к кому я ревную до безумия, отвергли. Меня сегодня отшвырнула, но и ему досталось. Пусть на один день, но всё же выгнала из спальни.

Орик вернулся из бани, переоделся в рубаху, что принесли для него из мягко сотканного жатого льна, я сам люблю такие, от них тепло и не жарко, они не натирают кожу.

– Твоя рубашка? – спросил Орик, оглядывая её, прежде чем надеть на своё стройное красивое тело.

Такой стройный, тонкий даже, и такой сильный, удивительно. Хотя, что удивляться, вона, какие мышцы играют под гладкой светлой кожей… Да и не мышцы, сила-то разве в них. В нём самом сила. И поболе моих, магических и всех чудесных…

– Нет, моя тебе коротка оказалась бы, – усмехнулся я.

– Мягкая. Мои ломкие, жёстче, – Орик ощупал ткань на рукавах.

– Так ты заказывал бы такие.

Орик посмотрел на меня:

– Ты, я слыхал, сластолюбец. Потому и знаешь о таком чудесном полотне.

Я засмеялся:

– Не поверишь, но я и кожи отменной мягкости могу тебе порекомендовать. Нашьешь штанов себе. Рубах. Это не всякий замечает, какая ткань, какая кожа. Коли заметил, стало быть, и тебе надо. Я тебе скажу, какие купцы здесь, в Ганеше торгуют такими.

Орик посмотрел, качнул головой:

– Уже? Умеешь ты устраиваться, Белогор, я смотрю, и покои у тебя уютные, вона, как всё красивенько ровно стоит… Авилла такая же, тоже любит, чтобы всё в линейку, по росту… Вы, златокровые, все такие что ль?

Я пожал плечами. Ава такая, да, а каковы были все другие наши с ней единокровные сродственники, какие имели привычки, я не интересовался, близок ни с кем не был. Так что, нечего мне ответить на этот насмешливый вопрос.

Принесли ужин очень лёгкий, запечённых перепёлок, вина, мёда, лепёшек и сливок со сметаной.

– Ты, Орик, лучше мёда на сон грядущий выпей, не туманься вином, поздно, будет сердце колотиться, спать не давать, – сказал я, глядя, как он взял кувшин с вином.

Орик посмотрел на меня:

– Сердце, говоришь?.. – но кувшин оставил, налил мёду.

Ел без аппетита, молча и мрачно, мне казалось, он хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли так устал от своих собственных мыслей и мук, что не имеет сил говорить. Поэтому говорю я, без умолку болтаю, рассказываю о том, что здесь, в Ганеше рожают, оказывается, больше, чем в Солнцеграде, что болеют меньше, и стариков много, живут дольше.

– Думаю, здесь, Ориксай, у здешних людей настрой на жизнь намного сильнее, чем где бы то ни было. Поэтому и не поддавались на гнилые выдумки заговорщиков наших. И сирот брошенных нет. Везде на Солнечные и Лунные дворы берут, в ученики, кто постарше к ремесленникам. А тут в семьях живут, как своих воспитывают, и учат своему делу… – рассказываю я с воодушевлением. – Хороший город.

– Почему? – Орик поднял голову, в глаза возвращается присутствие.

Где ты был, Орик? Впрочем, я знаю, где. Как удивительно мне в нём, кого я так хорошо знаю, видеть такого огорчённого влюблённого, помнится, он по смерти наложниц так не расстраивался. Как говорила некогда Доброгнева: «Сердце отверзнешь царевичу», я не верил, что это может быть. А вона, передо мной сидит, бедняга, сам не свой, всего-то – поссорились.

– Вопрос, – ответил я. – Ты как думаешь?

– Это Явана надо спросить. Он здесь два года просидел. И сейчас, прямо помолодел, порхает, сияет, не пьёт ни капли, – ответил Орик с плохо скрываемой злостью.

– Даже не пьёт? – удивился я, ни для кого из нас, тех, кто был близок царской семье, не было секретом, что Яван сильно нажимает на вино, а иногда и на дурманы разнообразные с наших дворов и с Солнечного с Лунного. Нехорошие, злые дурманы. И он здесь не пьёт теперь?

– С чего, интересно? – брякнул я, не подумав.

И понял свою ошибку сразу. Яван – вообще тема тяжёлая, а тем более Яван и Ганеш. И особенно сегодня, когда Орик и Ава… Может, как раз на этой теме и поругались?

Он загорелся, факела не надо к стогу этому подносить…

– С чего?! – воскликнул он.

Вспыхнули глаза бешеным огнём, и что я язык себе не прикусил?!

– Ты у своей милой Авы спросил бы?! Ты же Авой её зовёшь?! – имя «Ава» Орик произнёс приторно сладким тоном, ломая голос, ревнует и ко мне ужасно… – Вот и спроси, чего твоя прекрасная Ава именно в этом прекрасном городе взялась с ума меня сводить?!