Апрельский вечер катил над городом тучи, их тени скользили по птицам. Я стоял и думал, что буду делать, когда рисунок пропадёт окончательно.

  – Как живые, правда? – раздался голос за моей спиной.

  Я обернулся. Передо мной стояла девушка. Невысокая, стройная, в длинном жёлтом пальто и голубых варежках.

  Я кивнул. То ли своим мыслям, то ли ей в ответ.

  Её голос звучал как низкий немного надтреснутый усталый колокольчик. Мягко и приятно.

  – Знаешь, иногда я думаю: а что если бы эти птицы могли улететь. Куда бы они отправились? Может, в Африку? Или в Италию?

  – Наверное, куда-то в другой мир, – ответил я. – Подальше от клеток и узоров. Туда, где не бывает сугробов в апреле.

  – Может быть, – улыбнулась она в ответ.

  Она повернулась и пошла прочь по переулку. Я хотел её окликнуть, но не знал имени. Да и что бы я ей сказал?

  Дни разматывались как лента дешёвой туалетной бумаги без перфорации. Скучные, одинаковые, с неприятными вкраплениями.

  Я приходил к птицам, как и прежде, пока однажды не понял: я надеюсь, что та девушка придёт снова. Я проигрывал наш диалог в уме раз за разом, придумывал свои остроумные шутки и её ответы. Когда она всё-таки появилась, от радости всё это вылетело у меня из головы.

  Её звали Маша, она работала бухгалтером в соседнем бизнес-центре. Она любила книги Харуки Мураками и чай с малиной. Терпеть не могла холод и гламур. В её волосах цвета воронова крыла трепетало солнце.

  Мы ходили в кафе неподалёку, но каждый раз, когда я пытался продолжить знакомство, она исчезала.

  Рисунок на стене завораживал её так же, как меня. Мы часами говорили о чудесных птицах, выдумывали им имена и истории о длинных перелётах. Казалось, что мы знакомы тысячу лет.

  Однажды мне приснился сон. Птицы на стене ожили. Их прекрасная песня из узоров и звуков уносила, звала куда-то далеко, в другой мир. А потом всё вдруг кончилось.

  Я сел на скомканной постели, помотал головой. В голове стучал молоточек тревоги. Проверил будильник – воскресенье, на работу не надо. Из-за штор настойчиво пробивался яркий свет. Было около полудня или около того.

  Пока я одевался, молоточек превратился в многотонный молот.

  Завтрак не лез в горло.

  Я выбежал из дома, бросив на кухонном столе недоеденный бутерброд.

  Люди на улице щурились на солнце, подставляли ему бледные лица. Кое-кто даже расстегнул куртку впервые за несколько месяцев. Угрюмые деревья с недоверчивой надеждой поворачивали молодые листочки к яркому небу.

  Издалека плыл перезвон колоколов. Этот перезвон отдавался у меня в душе набатом. Случилось что-то плохое. Очень плохое!

  Я быстрым шагом шёл по улице, на ходу застёгивая пальто и наматывая поплотнее шарф. Прохожие смотрели на меня как на идиота.

  Ждать автобус смысла не было: сегодня же выходной. Я шёл по радостному весеннему городу, над моей головой каркали вороны, в лужах плескались воробьи. «Торопись!..» прочёл я на рекламном плакате. И дальше что-то про кредиты. «...смерть!» – на другом про беспечное вождение. Я ускорил шаг. Где-то на полпути меня перегнал автобус, но мне было наплевать.

  Птиц больше не было. Их скрыла свежая побелка.

  Маша стояла там одна. Молча. Плечи её поникли, жёлтое пальто словно выцвело и поседело. Ко мне она даже не повернулась.

  Набат затих. Даже он не мог пробиться сквозь мёртвый белый заслон. В глухой тишине осталась только одна мысль: ещё не поздно. Надо всё исправить!

  Я выбежал на ту улицу, где работал. Безликие бизнес-центры встретили меня запертыми дверями и равнодушными зеркальными окнами. Я свернул на другую улицу, потом на третью. Рестораны и банки, супермаркеты и винные магазины насмешливо подмигивали вывесками. Я метался как ошалевший бык, которого изранили пикадоры.

  Ничего. Ничего. Ничего. Тут нет ничего, что может мне помочь. Нет, не сдамся. Не хочу возвращаться с пустыми руками к Маше.

  Я упёрся руками в колени, чтобы отдышаться. Всегда есть шанс, даже у раненого быка. Повертел головой. «Всё для художников» бросилась мне в глаза вывеска.