Они были белыми – то есть, довольно-таки популярного во Вселенной цвета.

Нижняя половина их ног была оборудована портативными ракетными двигателями – если того требовала обстановка, криккитцы могли воспарить в воздух. Вооружены они были многофункциональными битами – такими, что при одном раскладе могли разрушить до основания целое здание, при другом – выступали в роли смертоносных лучеметов, при третьем – использовались для запуска разрывных снарядов чудовищной силы поражения. Просто ударяя по маленьким красным сферическим гранатам этими Палками Смерти, криккитцы одновременно и активировали их, и задавали сверхточную траекторию полета – протяженностью от нескольких ярдов до тысяч миль.

Проще говоря, криккитцы были превосходными механизмами войны: одновременно сбивающими с толку своим внешним видом и смертельно опасными.

Доктор, Романа и К-9 стояли на плацу, наблюдая, как криккитцы маршируют мимо, забираясь в странные корабли, чья форма успела видоизмениться. Гладкие линии канули в прошлое, аэродинамика утратила важность – теперь это были просто контейнеры для как можно большего количества роботов-убийц, с маленькими оконцами в передней части и заостренными верхушками. Отряды по одиннадцать роботов каждый влезали в контейнер, тот выскальзывал из ангара, с ревом проносился над плацем и взмывал ввысь, растворяясь в небесных просторах.

Один корабль стартовал за другим, разгоняя облака пыли. Доктор прикрыл глаза.

– Знаешь, – заметил он, – они ведь и правда очень похожи на крикетные павильоны.

Флот «павильонов» заполнил все небо. Шум двигателей как-то изменился – и тогда Романа поняла.

– Это же не двигатели, – выдохнула она. – Это здешний народ.

Злобное эхо гуляло в атмосфере планеты. Народ Криккита кричал от гнева. Гнева, что не унялся бы до тех пор, пока существовала такая огромная несправедливость, как вся огромная и непознаваемая Вселенная где-то там, наверху.

Крик достиг своего пика, и корабли исчезли.

В пустом небе висел один лишь сопроводительный текст:

Слова моргнули и исчезли. А потом – выскочили в прежнем крупном регистре:

Боевая орда растворилась вдали, толпа криккитов молчала, наблюдая. Высоко в небе расцветала огненная зарница – такая яркая, что даже облака космического мусора были бессильны скрыть ее. И вот уже вспыхнули первые звезды…

Рядом с ними материализовался дверной проем – угрюмо-беззвучно.

Доктор открыл дверь.

– Пойдем-ка отсюда, – позвал он Роману. – Дальше будет страшнее.

После того, как они ушли, море и полыхающий небосвод печально растворились, оставив после себя лишь неопределенный серый фон и зловещую гигантскую надпись:

Как назло, в то время Галактика переживала период великой гармонии и счастья, что само по себе достаточно редко.

Царил всеобщий мир. Можно даже сказать, беспрецедентный всеобщий мир.

Установился он на всеобщих договорных началах, путем бесчисленного множества руко-, крылье- и щупальцепожатий. Среди галактических народов окрепло убеждение, что смотреть на небо, пожевывая травинку, возделывать сады, и развивать искусство – все же куда более приятное занятие, чем сворачивать друг другу шеи, отрывать клювы и рубить щупальца.

По правде говоря, то было едва ли не дело случая – этот хрупкий всеобщий мир. Во-первых, почти все непоправимо жестокие и хитрые расы вымерли. Ракноссы буквально пожрали друг дружку. Джагароты взорвали сами себя. Каменные сердца кастриан просто рассыпались. По Галактике прошлась целая вереница таких вот приправленных иронией темного толка закатов. Даже великие бессмертные вампиры вымерли. Кто-то даже взялся на основании этого утверждать, что где-то есть Бог – и что-то он да смыслит.

Один безумный предсказатель как-то поведал странную историю. Он утверждал, что побывал в самом конце Вселенной и встретил жутко древнего старика, одетого в слепяще-белые одежды, стоящего под белым пляжным зонтиком (защищавшим его от кислотного дождя). Старик держал в одной руке коктейль, а в другой – что-то еще; оракул заметил только коктейль.

– Выглядит мило! – сказал он (потому что всегда говорил только правду).

– Да, – улыбнулся старец в белом, рассматривая свой напиток с одобрением. Судя по всему, одобрение было заложено в его взгляд на очень глубоком уровне – так как всюду, куда бы ни пал его взгляд, оно неизменно присутствовало. Он предложил бокал оракулу. – Я всегда могу сделать еще один, – сказал он, посверкивая озорными бликами в колодцах глаз. – Заходи под мой зонт!

Коктейль оказался изумительным на вкус – даже кислотный дождь перестал оракулу казаться чем-то невыносимым, даром что разъел его новые модные ботинки. Невероятно, но мимо них пролетела похожая на голубя птица – ей явно приходилось несладко. Завидев зонтик – возможно, единственное укрытие на целые мили вокруг, – птица снизилась. Она похлопала крыльями у старца перед носом, постучала клювом по бокалу, а потом уселась пожилому мудрецу на голову.

– О боже, – вздохнул мудрый старец в белых одеждах. – Совершенство гармонии не может длиться вечно, не так ли? – Он усмехнулся, и оракул засмеялся – отчасти потому что ему понравилось это «не так ли?», как бы передающее часть мудрости и ему (он очень любил, когда его считали умным), но главным образом из-за голубя у старца на макушке.

Стараясь не смотреть на голубя, оракул сосредоточил взгляд на другом предмете в руке старца в белом, назначение которого все еще оставалось туманным.

– Что это такое? – спросил оракул.

– То, что, боюсь, не смогу тебе отдать, – усмехнулся лукаво мудрец. – Видишь ли, я не смогу сделать еще один такой. Это Ключ Времени. Он блюдет баланс Вселенной.

– Разве такое возможно? – спросил оракул.

– Смелый вопрос, – заметил голубь с макушки старца.

Старец в белом поднял Ключ, поворачивая его так, чтобы грани ловили отражения далеких горящих городов.

– Я бы сказал, что да, – заявил он. – Сегодня особый день. Я установил во Вселенной идеальное равновесие. – Он подбросил Ключ в воздух, и тот исчез. – Не нарушь же его, – обратился старец ни к кому конкретно – и ко всем по отдельности, а потом ушел. Оракул вдруг обнаружил, что стоит один под пляжным зонтиком и держит пустой бокал.

Вот вам одна из версий возникновения всеобщего мира. Конечно, всегда оставались галактические рационалисты, не любившие всяких загадочных старцев в белых одеждах с магическими артефактами – так вот они утверждали, что жестокость и хитрость отдельно взятых рас, покинув все разумные пределы, сыграла с теми дурную шутку и положила им же конец; вот и осталось всем более-менее миролюбивым расам, чьей совокупной огневой мощи не хватило бы на то, чтобы запалить свечу, смотреть на небо, пожевывая травинку, возделывать сады, и развивать искусство.

Иначе говоря, галактические рационалисты утверждали, что всеобщий мир пришел естественным путем. Содружества планет стали чем-то вроде связанных шестеренок часов – одни соседи были нужны другим, кто-то кому-то симпатизировал, вот вам и гармония, вот вам и баланс. Иногда кто-нибудь отдельно взятый становился неприлично богатым, но в игру вступали его дети – и развеивали все богатство по ветру, что тоже уравновешивало ситуацию.

Кроме того, стоит заметить, Вселенная была самодовольной штукой во всем, что касалось всеобщего мира. Никто не догадался повесить табличку с надписью «Вот уж 192 дня прошли, как мы не воюем» – нет, снизошла другая, не менее просветленная мысль.

Как часто бывает, когда кто-то счастлив, он делает из собственного счастья символ – дабы всем встречным и поперечным показать, что все у него в дичайшем ажуре. И символ появился-таки – его назвали Великой Калиткой, и он символизировал процветание мира, как бы показывал, как все в эти дни славно ладят. Состоял он из трех вертикальных палок, меж коих балансировали две горизонтальные, покороче – ну оч-чень символично.