– Паркер, это все мои поступки за последние три месяца. Письмо о приеме из Джиллиарда, та квартира, которую я высмотрела в городе. Подсказка насчет работы в книжном магазине. Только адреса затушеваны. – У нее тряслись руки, пока она перелистывала страницы. – Зачем они тебе?

– Чтобы я мог следить за тобой.

Руби вскинула голову, в гневе прищурила глаза.

– Прошу прощения?

– Нет, ты не понимаешь. – Он потянулся к ее руке, но она отдернула ее. – Я бы никогда этого не сделал. Я не собираюсь тебя выслеживать. Просто этот Инспектор манежа думает, что я этого хочу.

– Почему? – Она села на кровать, слегка поерзала в своем блестящем красном платье. Паркер обрадовался, что не спрятал веревку под матрасом.

– Потому что я тебя люблю, – ответил он, опускаясь перед ней на колени. – Ты – единственная, кто мне когда-либо был нужен, и когда я тебя потерял, я просто обезумел.

Руби фыркнула.

– Не выдумывай, Парк.

– Я… – Он с трудом сглотнул и опустил голову. На этот раз, когда волосы упали ему на глаза, он заметил, как дрогнули ее пальцы. – Я знаю, что совершал ошибки. Большие ошибки. Но это… – Он указал на страницы, которые она все еще сжимала в руке. – Я бы никогда не стал этого делать. Последовать за тобой в Нью-Йорк? Следить за твоей квартирой? Черт, нет.

Руби внимательно наблюдала за ним и учащенно дышала.

– Хочешь знать, что ты наделал? Я даже не знаю, верю ли я тебе. Я отчасти даже готова поверить, что ты бы последовал за мной в Нью-Йорк, выследил бы мое любимое кафе и сделал вид, будто случайно меня встретил. Ты мне не дал оснований думать иначе.

– Я понимаю, но посмотри. – Паркер достал коробочку из груди подушек на кровати. – Мне полагалось оставить оружие в этой коробке в обмен на те сведения, которые затушеваны здесь. Веревку.

– И ты этого не сделал? – спросила Руби, взяла коробку и посмотрела внутрь. – Ты держишь веревку у себя?

– Я оставил ее в машине. – Паркер взял свою сумку, расстегнул ее и показал, что там ничего нет. – Я собирался принести ее в дом, но в последнюю минуту у меня возникло пугающее ощущение, что я не должен этого делать.

– Тогда зачем ты принес сумку?

– Чтобы создать иллюзию, будто я соблюдаю правила игры. Плюс… – Он приподнял лежащие на кровати джинсы и сорочку. – Я взял смену одежды. Ты знаешь, что я терпеть не могу такие вещи. – Он подергал свой воротник, ослабил галстук. Он видел свое отражение в зеркале, при слабом свете люстры его темно-зеленый костюм казался черным. – Я выгляжу как мертвец.

Руби рассмеялась, и Паркер увидел намек на прежнюю, милую Руби. Та девочка все еще была в ней; ему просто надо вытащить ее наружу.

– Ты и правда выглядишь так, будто нарядился на свои собственные похороны. – Она нахмурилась, глаза ее затуманились. – Поэтому нам нужно выбраться отсюда. Это страшная затея, и теперь мы знаем, что нами кто-то манипулирует…

– Мы не можем уйти! Нам нужно выследить этого нашего недоброжелателя и надрать ему задницу.

Руби склонила голову набок.

– Надрать задницу недоброжелателю? Блестящая идея. Это Брет придумал?

Паркер нахмурился, бросил взгляд на ближайшую от него стену. Во время их разговора в комнате Брета было тихо, но теперь там как будто двигали мебель.

– Не думаю, что мы имеем дело с незнакомцем, – сказал он. – Я думаю, с нами играет кто-то из школы. Если честно, если бы Гэвин внизу не разыгрывал из себя мертвеца, я бы сказал, что это он.

Руби прикусила губу, глядя в сторону двери в коридор.

– Нужно пойти и проверить, что с ним.

– Да, чтобы убедиться, что он не смеется за нашими спинами.

– Паркер, – начала она, но не закончила. Что-то в его словах ее встревожило. – Ты знаешь, это обычный трюк в фильмах ужасов – когда убийца притворяется мертвым.

– Мы вместе пойдем и проверим, как он, – сказал Паркер и повел ее к выходу. Когда они подошли к двери, он повернулся к ней. Их тела практически соприкасались.

– Руби, я хочу, чтобы ты кое-что знала. Если эта вечеринка окажется не просто странной изощренной игрой… если она окажется опасной, я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебя защитить. Я брошусь наперерез пуле, чтобы спасти тебя.

Руби подняла глаза, блестящие от слез. В этот момент он понял, что она принадлежит ему. Когда она убрала волосы с его глаз, она ласково улыбнулась, словно вспоминая, как приятно было быть с ним.

– Я очень надеюсь, что ты говоришь это серьезно, – сказала она.

Брет не мог унять дрожь. Сидя на краю кровати, опустив голову ниже колен, он делал глубокие вдохи, стараясь успокоиться. Но фотографии на стене насмехались над ним.

«Ты можешь получить все, что пожелаешь, – шептали они. – Тебе просто нужно сыграть в эту игру».

Проблема была в том, что Брет не знал, в какую игру они играют. Он подозревал, где-то глубоко в подсознании, что предложение стипендии было слишком хорошим, чтобы быть правдой. Но, как и остальные его одноклассники, он так страстно хотел ее получить, что все равно пришел на эту вечеринку.

Что ему было терять?

Теперь, срывая фотографию со стены, он понял ответ на этот вопрос. Это изображение было горьковато-сладким, обворожительным и дразнящим одновременно. Ему хотелось прижать его к груди. Хотелось порвать в клочья. В конце концов, он выпустил его из рук, и оно улетело от него, как и все остальное.

Счастье. Сила. Его мать.

Брет поднял взгляд. Откуда взялась эта мысль? Он не вспоминал о матери уже очень давно. Но здесь, в этой синевато-серой комнате, с решетками на окнах и предвестником смерти за спиной, он поймал себя на том, что старается вспомнить, когда в последний раз был действительно счастлив.

И там была она. С сияющими глазами, красивая, с ниткой жемчуга на шее. Держала в ладонях лицо своего малыша. Фаун[4] Кармайкл была самой любящей женщиной, которую когда-либо знал Брет, полной противоположностью его отцу.

Неудивительно, что ей пришлось уйти.

Брету было семь лет, когда это произошло, и он помнил все подробности этого праздничного ужина. Его отец был чемпионом-тяжеловесом. Или, правильнее сказать, он прежде был чемпионом-тяжеловесом, но после серии побед в юности он унизительно проигрывал одно соревнование за другим. Теперь он готовился объявить себя банкротом. Но если бы он смог получить спонсорство одной из местных торговых сетей, он бы вернул себе ослепительную популярность, и ему бы не пришлось с позором уходить в отставку.

И ради этого он закатил прием. Он украсил поместье Кармайклов (которым вот-вот должен был завладеть банк) и пригласил два десятка бизнесменов провести вечер с его семьей. Брет лишь должен был сыграть роль идеального сына. Энергичного малыша, идущего по стопам отца.

Борца, такого же, как его папочка.

Переодеваясь в спальне родителей, Брет чувствовал, как у него сжимается желудок.

– Что, если я им не понравлюсь? – спросил он, когда мать поправляла его галстук.

– Ты шутишь? – Она убрала кудри с его глаз. Эти кудри были каштанового цвета, какими были и ее волосы, пока она не начала их красить. Все в ней было немного приукрашенным, но, сколько бы она ни старалась, глаза ее всегда ярко блестели, как у лани. Она была прирученным животным, и это Брет понимал даже в семилетнем возрасте.

Они были совершенно одинаковыми.

– Они тебя полюбят, – пообещала она, протягивая ему руку. – И это всего на пару часов. Мы исполним наш маленький танец для друзей папы, а потом сможем потанцевать по-настоящему, когда они уйдут. Хорошо?

Брет взял мать за руку.

После этого они стали сообщниками, разыгрывали спектакль перед публикой. Брет обменивался ударами с отцом, в нужные моменты уклонялся от них. А мать стояла совершенно неподвижно, как статуя на аллее, ведущей к дому. Безмолвная и грациозная.

Практически фарфоровая.

Ей хотелось только одного: выйти на балкон и танцевать. Брет это знал. Раньше она была балериной, живой копией девушки из ее музыкальной шкатулки. В конце этого вечера, когда все разъехались по домам, она бы отвела Брета обратно в столовую на третьем этаже, вывела через французское окно на балкон и закружилась в танце. Их дом был встроен в склон холма. Город раскинулся под ними, и звезды мерцали над головой. Миссис Кармайкл не выглядела бы зверем, запертым в клетку.