– Я так и знала!

– Что?

– Ну, то есть я… У меня было такое ощущение. – Она вспыхнула, уже жалея, что заговорила. Не могла же она ему рассказать о допросе с месье Ганьоном. – Всего час назад я видела активное движение около двери, куда они заносят тела, и… Не знаю, что-то заставило меня подумать, что это могла быть еще одна жертва.

Он подвинул очки на переносицу.

– Отличный журналистский инстинкт! Я знал, что твое любопытство даром не пропадет, когда нанимал тебя.

Она поблагодарила его и любезно улыбнулась.

– Учитывая время, требующееся на аутопсию и необходимое охлаждение, я уверен, что труп не выставят на обозрение раньше чем завтра. Ты знала, что они держат убитых на виду дольше, чем другие трупы? Иногда они даже откладывают объявление личности убитого, если толпы велики. – Он поправил очки. – Чем живописнее труп, тем больше внимания он привлекает и тем дольше они держат его на виду.

– А разве они не начинают?.. – Она закончила предложение мысленно. – Слава богу, что вонь не проникает через стекло в смотровую комнату, как в старом морге. Видеть трупы – уже и так достаточно.

Ухмылка растянула губы месье Патинода. Он замешкался, будто глубоко задумался.

– Нигде в Европе не получают столько удовольствия от морга, как в Париже. Бесплатный публичный театр, и каждый день новое представление.

Что-то дрогнуло на границе сознания Натали: смутное, непонятное беспокойство. Две недели она видела месье Патинода. А сегодня все было по-другому. Он был другим.

Она поблагодарила его, извинилась и ушла. Спускаясь по ступеням, Натали размышляла об их разговоре и поняла, чем он ее встревожил.

Этот пристальный взгляд, когда они обсуждали ужас девушки.

И ухмылку, когда они говорили о морге.

Несмотря на то что сказал месье Патинод, ей пришлось вернуться в морг. Не могла же она пойти домой, не проверив. Может, он ошибся и тело уже выложили на обозрение. Возможно, они его покажут публике сейчас, а на ночь унесут охлаждаться.

Если тело уже в смотровой комнате, станет ли она дотрагиваться до стекла снова?

Она еще не решила.

Хотя толпа у морга была куда меньше, чем несколькими часами ранее, ждать пришлось дольше. На этом настаивала нервная энергия, наполнявшая тело Натали, если только она не обманывала. А это не исключено, потому что чему в себе она сейчас могла верить? И так уже все случившееся этим утром казалось далеким и ненастоящим, скорее сном, чем действительностью. Натали засунула руки в карманы брюк и сжала свой флакончик с землей из катакомб.

Когда она приблизилась ко входу, то заметила пожилую женщину, торгующую цветами. Как там ее назвал месье Ганьон? Валлет? Валлери? Валуа? Мадам Валуа. Натали видела ее вчера и позавчера. Но не сегодня. Несмотря на историю, которую рассказывали недостающие в кармане монеты и поникшие цветы дома.

Старушка держала по букету в каждой руке: один – из мелких белых цветочков, другой – из темно-розовых. Пока никто в очереди не обращал на нее никакого внимания. Натали рассматривала женщину, пока стояла в очереди.

Нет, не видела ее сегодня.

Натали была уверена.

Когда та приблизилась, ее взгляд был как укол. Она глянула на брюки, потом снова на лицо Натали:

– Желаете еще цветов, мадемуазель?

«Еще» – доказательство, что женщина ее узнала и что продала ей те цветы сегодня утром.

Натали поймала ее немигающий взгляд и покачала головой. Мадам Валуа осмотрела ее коричневые брюки, сузила глаза и снова подняла взор на Натали, прежде чем пойти дальше вдоль очереди.

Ей казалось, что она вздохнет с облегчением, хотя бы чуть-чуть, если вопрос с цветами разрешится окончательно. Должна бы.

Но нет.

Спустя несколько минут она вошла в морг. Мужчину, стоявшего сегодня на страже смотровой комнаты, что отправил ее говорить с месье Ганьоном в кабинет, сменил другой.

Месье Патинод оказался прав. Нового трупа нет. Ничего не изменилось с утра.

У Натали засосало под ложечкой, когда взгляд упал на нее. Безымянная девушка с залитым кровью платьем. Неважно, что Натали уже видела убитую пару часов назад. Ужас и жалость никуда не делись.

Не так давно жертва была девушкой. Наверное, любила Париж так же сильно, как Натали. У нее были семья, может, братья и сестры, подруги вроде Симоны и Агнес, любимые книги, платья, блюда, и она засыпала на подушке, укрывшись одеялом. Она смеялась, и мечтала, и хранила воспоминания, которые растворились навсегда с ее последним вдохом, полном боли.

И тут Натали поняла.

Она должна еще раз прикоснуться к витрине.

Вдруг она увидит что-нибудь, что может помочь этой бедняжке? Или узнает ее имя?

Натали посмотрела на дверь с Медузой, дурным знамением сегодняшнего утра. Это просто дверь с декоративной резьбой. Она чувствовала себя глупо, что так ее испугалась и подумала, будто одна из змей шипела.

Что бы это ни было тогда, она готова испытать это снова.

Не привлекая внимания.

Месье Ганьон стоял в смотровой комнате, там же, у зеленой занавеси слева. Натали была у крайнего правого края, толпа людей ее удачно закрывала. Она не хотела, чтобы ее опять вызвали в комнату для допроса, случись что.

Он прошел в сторону Натали, наклонился что-то поднять с пола; она спряталась в тень, прежде чем он успел подняться. А поднявшись, он между делом оглядел зрителей.

Натали отвернулась в сторону, надеясь, что он не заметил ее. Выждав, она глянула; месье Ганьон вернулся на свое место.

Она встала ближе к внешней стене. Чем лучше она спрячется, тем больше шансов не выдать себя. Если это случится снова.

Если, если, если.

Она ощутила трепет, как прикосновение ветерка к нагретой солнцем коже. Медленно вдохнув, она протянула руку и прижала кончики пальцев к стеклу.

И ничего.

Она шагнула ближе к стеклу и попробовала снова.

Ничего.

Затем кое-что пришло ей в голову. Пальцы задрожали на стекле от этой мысли.

Симона предположила, что Натали знакома с убийцей. Это объяснило бы, почему она не может воспроизвести то, что произошло.

Возможно, видение было не видением вовсе, не моментом бреда и не воображением.

До сего момента ей не приходило в голову, что это могло быть воспоминанием.

Сон, ветреный и немилосердный, в эту ночь покинул Натали.

Она лежала в темноте, поглаживая Стэнли, чтобы напомнить себе, где она находится сейчас. Ее воображение, демонстрируя свою подлость и изобретательность, всячески пыталось убедить ее в обратном. Она представила убийцу – безликого, скрытого, скорее духа, чем человека, – шепчущего ей в ухо, говорящего, что она безумна, дразня по поводу того, что она видела, спрашивая, понравилось ли ей смотреть на убийство.

Натали больше не могла это терпеть; ей нужно было встать, подвигаться, заняться чем-то другим. Отбрасывая влажные от пота простыни, она зажгла керосиновую лампу, выскользнула из постели, схватила со стола блокнот, карандаш и маленькую коробочку. Стэнли спрыгнул с кровати, загнув хвост, готовый следовать за ней.

– Только если пообещаешь не шуметь, – сказала она, – и не хватать лапой мой карандаш, пока я пишу.

Она обулась и взяла в руки керосиновую лампу. Осторожными шагами подошла ко входной двери и выскользнула в коридор, аккуратно закрыв за собой дверь, выпуская Стэнли. Прошла по дубовому полу коридора, поднялась на три пролета винтовой лестницы. Перед ней возвышалась дверь, гордая и грозная, она практически могла представить эту дверь со сложенными крест-накрест руками. Слава богу, что она была высокой, иначе ключа ей было бы не достать. Симоне не хватало роста до него дотянуться, но настал наконец счастливый день, когда это смогла сделать Натали. С тех самых пор «салон на крыше», как они его называли, стал их любимым убежищем.

Она толкнула тяжелую дверь. Стэнли прыгнул вперед, на залитую лунным светом крышу, и вскочил на бортик. Натали легко ступала по периметру: прямо под ней была квартира, где жили люди, – и села, упершись в стену. Голоса из таверны «У Жозефины», что на соседней улице, вились в летнем воздухе.