Натали положила руку в карман, сжала талисман из катакомб и пошла своей дорогой. На следующем перекрестке она свернула направо, потом огляделась по обеим сторонам улицы.

И тогда заметила его снова. Он повернулся, когда повернулась она, и перешел дорогу, когда перешла она, держась на расстоянии примерно в квартал.

Это не было случайной прогулкой. Никто не ходит этим путем, если не направляется в определенный блок многоквартирных домов.

А если направляется, то не переходит на другую сторону улицы, чтобы сначала постоять, прислонившись к фонарю.

«Зачем кому-то меня преследовать?»

Она постаралась выбросить из головы следующий вопрос, но он снова лез в ее сознание.

«Что если это убийца?»

По коже пробежали мурашки. «Побежать домой – значит показать ему, где живу. Направиться в общественное место – значит потерять его из виду».

Второй вариант выглядел более разумным: рядом был канал Сен-Мартен, освещенный газовыми фонарями и часто полный влюбленных парочек и туристов.

Она перешла с шага на бег.

Сердцебиение гремело в ушах, в нем тонули все остальные звуки, даже ее собственные шаги. Она оглянулась через плечо. Мужчина все еще был в поле зрения, передвигаясь быстрыми, торопливыми шагами.

Спустя минуту она уже была на набережной Вальми, где люди прогуливались по обеим сторонам канала. Она замедлилась до шага, посматривая, следует ли мужчина за ней. И не могла разглядеть его в толпе. Он ушел? Или спрятался?

Она заметила экипаж на другой стороне моста. По всей видимости, к нему направлялась пара. Она поспешила, чтобы успеть туда первой, но осторожно, чтобы не напугать лошадь.

– Месье, – сказала она кучеру, – мне нужно добраться до дома. Скорее.

Кучер склонил голову, затем посмотрел мимо нее на приближавшуюся пару.

– Сэмюэль целый день трудился, – сказал он, похлопав лошадь. – Мой тариф вечером повышается.

Натали поморщилась. Слава богу, ей как раз сегодня заплатили. Она вытащила деньги из кармана платья и протянула ему.

– Хорошо.

Кучер выглядел удивленным, но протянул руку и помог ей сесть в экипаж. Он спросил, как она и предполагала, почему она бродит вдоль канала вечером.

– Я потерялась, – соврала она, ища взглядом в толпе того мужчину, пока они не поехали тихими боковыми улицами. Она нервно поддерживала беседу, чтобы кучер не задавал лишних вопросов, все время озираясь. Спросила о Сэмюэле, сером в яблоках, с черной гривой, и рассказала кучеру историю: когда ей было четыре, папа поднял ее, чтобы она погладила запряженную лошадь по носу. Животное на нее фыркнуло, шумно и мокро, и она потом боялась лошадей, но преодолела этот страх. Когда она закончила свою историю, экипаж как раз подъехал к ее дому.

Осмотрев улицу, она вышла. Заплатила, поблагодарила кучера, вошла в здание; перестанет ли хоть когда-то ее сердце бешено колотиться?

Натали задержалась на верхней лестничной площадке, постукивая пальцами по перилам. Как объяснить свое опоздание маме? Дверь квартиры открылась, не дав ей времени подумать.

– Я слышала экипаж. Это ты в нем была? Тратишь деньги на экипажи? – Мама зашла обратно в квартиру. Она поставила пустой канделябр на столик, где лежало пять белых свечей.

– Пришлось, – ответила Натали, идя за ней. Она закрыла дверь и заперла, затем подергала, проверяя. – Я… я почувствовала, что идти пешком небезопасно.

Мама погладила свои шрамы. У нее была привычка переплетать пальцы, когда она волновалась, но теперь она не могла так делать. Новой привычкой стало трогать шрамы.

– Я не хочу, чтобы ты в одиночку ходила по темноте, – ее взволнованный тон зазвучал встревоженно, – пока со всем этим не разберутся.

– Мне кажется, в Париже невозможно остаться в одиночестве. – Натали напряженно усмехнулась. – Я… я пошла к каналу по пути домой.

Мама нахмурилась. Она ставила свечи в канделябр, одну за другой, каждая следующая давалась со все большим трудом.

– Почему?

Натали отчаянно пыталась придумать ответ и тут поняла, что вариантов всего два. Ее версия событий после трамвая могла быть верной. Или она все совсем неправильно поняла.

Может, мужчина не преследовал ее.

Может, дело в обостренном чувстве опасности, поспешных выводах.

Может, это был убийца.

Может, и нет.

В конце концов, он так и не приблизился к ней достаточно близко, чтобы можно было его рассмотреть. А дойдя до канала, она потеряла его из виду.

Натали прокашлялась.

– У тебя бывало такое, что тоненький голосок в голове говорит тебе: сделай так, а не этак?

– Много раз, – ответила мама, зажигая спичку.

– Мой тоненький голосок сказал сегодня сесть в экипаж, и канал был ближайшим местом, чтобы его найти.

Это не было правдой, но и ложью не было. Что-то посередине.

– Иногда тоненький голосок знает лучше всех, – сказала мама, зажигая свечи. – Даже если это означает трату денег на экипаж. А что вызвало его?

– Просто… ощущение. – Натали поцеловала маму в щеку. – Извини, что встревожила тебя, мама. Я обещаю отныне приходить домой до темноты.

– Спасибо, ma bichette.

Мама сняла одно из неоконченных платьев – из красного шифона с бархатной отделкой – с манекена. При свете свечей она работала над ним – медленно, неловко, с болью – некоторое время перед тем, как пожелать Натали спокойной ночи. Когда мама вышла из комнаты, Натали подождала пару минут, а потом выглянула в окно, а также еще раз проверила, что входная дверь заперта. И еще раз.

Потом она устроилась на диване, со Стэнли под боком, чтобы сделать запись в дневнике. Так как лица жилистого мужчины она не видела: оно было в тени, скрыто шляпой, всегда чуть дальше, чем возможно разглядеть, – то записала в малейших деталях все происшествие, даже нарисовала схему улицы. Закончив, она пролистнула несколько страниц, чтобы прочитать несколько последних записей.

Наконец она дошла до той, что была сделана только вчера, судя по дате. Эту запись она прочитала трижды.

Почерк был ее. Ее стиль повествования, словечки. Описания, во всех деталях рассказывающие о лете, были точно ее.

Но она не помнила, чтобы писала хоть одно слово.

Натали захотелось запустить дневник через всю комнату. Нет, выбросить его в окно или поднести к канделябру и сжечь. Либо бросить его в Сену по дороге в морг завтра утром. Она может купить новый. И, пожалуй, стоит это сделать, потому что этот дневник ее предал, он сыграл жестокую шутку с ее памятью. После всех секретов, поведанных ему, дневник ее обманул.

Пока что, впрочем, она спрятала его под подушку за Стэнли.

Она прокрутила в мыслях весь вчерашний день, шаг за шагом, как ведешь ребенка через каменистый ручей, и наткнулась на провал.

Ночью она поднялась на крышу, чтобы сбежать из клетки своей темной, тихой комнаты. Она помнила, как увидела драку в таверне «У Жозефины», а потом…

Ничего – вплоть до сегодняшнего утра.

О боже, она же отправила письмо Агнес сегодня утром. Письмо, написание которого стерлось из ее памяти, как и запись в дневнике.

«Что я написала?»

Мостик между завершением драки и пробуждением раскрошился.

Что касается причины… Ну, а по какой причине она не помнила покупку букета? Это первое происшествие в морге вчера, придумалось оно или приснилось, потрясло ее больше, чем она думала.

И, конечно, сегодня оно повторилось, и теперь она не знала, может ли вообще доверять своим мыслям. Действительно ли ее сегодня преследовали или ее мозг исказил и это?

Она откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. Ей нужно каким-то образом зацепиться за правду, любую правду. Все снова замыкалось на морге. Либо ее видения отражали реальность, либо нет.

Снова и снова она вызывала воспоминания о том, что видела о каждой из жертв. Вскоре Натали погрузилась в странное состояние между мыслью и сном.

Вместо туманных мыслей она обнаружила ясность.

Она выпрямилась, испугавшись и сама, и спугнув Стэнли.