Нияд прописал ей таблетки.

А потом меня долго не было в стране. Подруга с мужем тоже на время покинули Палестину – Нияда отправили на стажировку в Париж, она же время от времени его навещала, но уже из России – в день, когда он получал в Тель-Авиве французскую визу, палестинцы взорвали в Израиле очередной автобус. Много жертв. Брат помог срочно собрать вещи и вызвать такси. Через час муж и жена, едва встретившись, уже разъезжались в разные стороны. В считанные минуты после чего израильтяне перекрыли границу. Попрощаться с родными Нияд не успел.

В России Арина родила третьего ребенка. Дочь. И вот, казалось бы, счастье совсем близко. Долгожданный Париж! Еще немного – и можно будет там остаться. Но по окончании стажировки Нияда снова потянуло домой.

Арину с дочерью через иорданско-израильскую границу не пропустили. И покуда Нияд, не успевая зарабатывать, нанимал бесконечных адвокатов, она терпеливо сидела в Иордании на иждивении одной из его сестер, в ожидании разрешения. Однажды, не выдержав, даже вернулась – вся исхудавшая и покрытая нервными нарывами – домой в Россию. Затем снова летела в Иорданию и снова ждала разрешения. Получила она его только через год.

За время ее отсутствия арабская родня успела от нее отречься и упорно настаивала на новой женитьбе Нияда. Он не хотел об этом и слышать. Начались конфликты. То семья обвиняла его, что он стал слишком русским, то – что слишком европейцем. Когда ее наконец пустили, все повели себя как ни в чем не бывало. Но Арина запомнила. И начала отвоевывать личную территорию. Теперь ей больше не приходилось в свой выходной с утра до вечера каждые десять минут открывать дверь и принимать нескончаемых гостей – “а если еще и не работать, то такое будет каждый день!” Открыла свой салон. Наняла помощницу – молодая девушка из очень богатой и знатной семьи готова была трудиться за самые смешные гроши, лишь бы не сидеть дома, лишь бы прийти куда-нибудь, где можно снять хиджаб, накраситься, походить в джинсах, поговорить с русскими подругами. Ее очень смешило русское слово “жопа”, она мечтала о жизни в России и о русском муже.

– Жалко ее, – говорила Арина. – Никуда она не уедет. Никто и не отпустит. Выдадут замуж, сядет на свой рис – так здесь и погибнет.

Теперь, когда не сложилось с Европой, стала обсуждаться возможность переезда хотя бы в христианский Вифлеем. Но обсуждала ее только Арина – мужу постоянно что-то мешало. Ему становилось все труднее сдвинуться с места. Боялся оставить мать.

После длительного перерыва мы снова встретились на их территории. Кудри Нияда приобрели оттенок червленого серебра, что довольно странно сочеталось с его вполне еще молодым лицом. Просто казалось, что он очень устал. Как обычно, я везла из Израиля вино – ведь в Хевроне оно не продается. Кому нужно – тайком везут из Вифлеема. Пили, как всегда, ночью, втайне от детей, чтобы где-нибудь не проговорились. Пустую бутылку запрятали поглубже в мусорный мешок, до утра. Меня принимали все так же дружески, но в семье стало что-то происходить. После каждого посещения родни Нияд приходил мрачный и озвучивал жене новые претензии. – Почему не поздоровалась с матерью. – Я поздоровалась. – Не поцеловала ей руку. – Она очень далеко сидела. Как мне было к ней пробираться по коленям?

Я вернулась домой.

Через две недели позвонила Арина. По телефону было слышно, что нее заложен нос. Она интересовалась, может ли другой человек вывезти из Израиля ребенка, который вписан в ее паспорт. Мальчишки уже почти взрослые, они справятся, а дочку им на съедение я не отдам. Мне только нужно время, чтобы продать салон. Салон, в котором она вот уже три дня ночует вместе с дочерью на чемоданах. Через год ничего не подозревающий Нияд проводил ее и дочь до Иорданской границы. Она ехала в гости к маме.

Сумма в тридцать две тысячи долларов, скопленная титаническими усилиями за пять лет жизни в стране, давно мучила Толика. Он за нее боялся, лелеял ее и всячески старался приумножить. Работая на тяжелых работах в несколько смен, ютился по съемным углам пыльных коммуналок – роскошь отдельной комнаты была ему неведома. К скромному питанию Толик был приучен еще до эмиграции: картошка, огурцы-помидоры, по праздникам – селедка. Но без праздников можно и обойтись. А лучше всего, конечно, работать там, где бесплатно кормят. Дома можно уж как-нибудь и перетерпеть. С одеждой вообще без проблем – на углу, за «резкой металла», – склад секонд-хэнда, где все по шекелю – двух треников на полгода вполне достаточно. Звонить родственникам на Украину – маме, бабушке? Как ни странно, но и маму, и бабушку Толик любил. Однако даже ради них не отваживался испортить красоту суммы. Он был эстет. Ведь тридцать две тысячи

без одного шекеля девятнадцати агорот – уже не тридцать две! Тем более если говорить о долларах.

Хозяином в четырехкомнатной квартире, где Толик в этот раз снял отгороженную шкафом от прихожей кровать, был Паша, не имевший даже гражданства и находившийся в стране в затяжном статусе гостя своей мамы-пенсионерки, которая, к слову сказать, едва унесла от такого гостя ноги, но об этом чуть позже. В силу некоторых обстоятельств, мама Паши была последним поколением в семье, кому еще полагались какие-то социальные няшки в виде льгот и пособий. Детям же государство сказало – так и быть, мы вас не гоним, чувствуйте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. В том смысле, что после улаживания некоторых формальностей вы сможете даже легально работать – ну, понятно, там, где вас еще возьмут, – но на большее раньше чем через пять лет не рассчитывайте. Так оно сказало Пашиной сестре, и та безропотно схватилась за швабру, а через несколько месяцев – и самому Паше, который сразу решил, что опыт спекуляции турецкими куртками на Лужниковском рынке покажется Израилю бесценным. Но Израилю так не показалось – тем более что для элементарной работы продавцом нужно было как минимум знать язык. Язык учиться не хотел, и это было абсолютной наглостью со стороны государства, ведь деньги нужны прямо сейчас, а язык – когда еще выучишь! А на совсем уж пыльные работы, вроде метлы или стройки, Паше идти не хотелось. Не для того он был создан. И Паше, да не одному, а с женой, ничего не оставалось, как, стиснув зубы, мертвым грузом повиснуть на шее у двух немолодых женщин.

Ясно, что долго так продолжаться не могло, и в одно прекрасное утро супружеская пара проснулась наедине с неоплаченной четырехкомнатной квартирой. Как быть, что делать? Недолго думая, Паша расклеил по городу объявления. Разумеется, на русском.

И почти сразу стал хозяином. Вернее, посредником между настоящим хозяином и эмигрантами-одиночками, которых он начал к себе подселять. Толик оказался для него сущей находкой – почти что старожил, он довольно хорошо говорил на иврите и был удобным бесплатным переводчиком на время переговоров с настоящим хозяином. Цену – и Толику, и другим квартирантам – Паша назначал с таким расчетом, чтобы не платить самому и еще оставалось на внесение своей лепты в семейный бюджет – бывшая московская профессия жены оказалась весьма востребованной в ночном Тель-Авиве, но одной зарплаты на двоих, естественно, не хватало.

Их комната единственная в квартире запиралась на ключ.

Дела Толика тем временем уверенно шли в гору. Долларовая сумма достигла отметки в тридцать три тысячи. И это было серьезным поводом задуматься. Стоило ли вообще держать на счету такие деньги, если банк оценивает услуги по их размещению столь необоснованно дорого? Десять шекелей в месяц, чистый грабеж! Позволить десяти шекелям загубить такую красоту? Ну уж нет. И Толик, выпалив что-то обидное в лицо банковской служащей и подписав нужные бумаги для закрытия счета, уложил снятую и обменянную на доллары наличку в застегивающийся на молнию карман новых шорт, купленных специально для этой цели.