Радзивиллов быстро разрушается. Почти каждый день то в одном, то в другом конце города случаются пожары от неосторожного обращения наших солдат с печами, в которых они приготовляют пищу, не довольствуясь обедами из походной кухни.

Очистка квартир от ценного имущества производится поголовно всеми. С легкой руки некоторых офицеров солдаты в свою очередь набивают вещевые мешки всяким барахлом.

- Куда это вам? - спрашиваю я некоторых солдат. - Неужели до конца войны вы будете таскать всю эту дрянь?

- Ничего, ваше благородие, потаскаем. Австрийца разбили, небось теперя и мир скоро...

В подвалах солдаты находят водку и вина.

Пока об этом неизвестно офицерам, солдаты напиваются сами, но по мере обнаружения вино и водка забираются в офицерское собрание.

Отец Николай обходит наиболее зажиточные дома под предлогом поиска книг для полковой библиотеки, оставшейся в Туле. Попутно с книгами забирает гравюры и картины. Все это грузит на повозки и отправляет в обоз, откуда попечением начальника хозяйственной части ценности отправляются в Тулу.

На позиции затишье. Слухов о наступлении нет, да и не с кем наступать. С 22 мая полк потерял три четверти своего состава и теперь ожидает со дня на день пополнения.

На всем радзивилловском участке изредка небольшая перестрелка, главным образом в полдень, когда противник старается мешать раздаче пищи солдатам.

Через две недели вышел приказ оттянуть 12-ю роту к штабу для охраны полкового знамени. На самом деле для охраны штаба.

Офицеров разместили в тминном правлении. Солдаты вырыли себе землянки. Мне выпало занять комнатку, выходящую окнами в сторону окопов.

В качестве наблюдательного пункта избран дом таможни, огромное пятиэтажное здание, с шестым чердачным этажом, с которого открывается вид вперед на десяток километров. К дежурству на наблюдательном пункте привлечены младшие офицеры штаба и знаменной роты, то есть нашей, 12-й. Приходится сидеть с трех-четырех часов утра до сумерек через каждые шесть дней.

Первый день моего сидения на наблюдательном пункте прошел спокойно. Из-за Брод австрийцы ежедневно посылали по нескольку двенадцатидюймовых снарядов. Обычно эти снаряды рвутся позади Радзивиллова. Во второе мое дежурство около часа послышался выстрел двенадцатидюймовки. Снаряд пролетел около таможни. Минут через пять второй. Третий... В страхе притаился за выступом каменной стены. Новый полет снаряда. Дверь в комнату распахнулась, словно от сильного ветра.

Я отбрасываюсь в сторону, ударяюсь плечом о стену. Поднялся через несколько мгновений в полном недоумении. Разрыва снаряда не слышно. Переждав несколько минут, я выглянул в окно, но ничего не увидел. Тогда подбежал к слуховому окну, обращенному во двор здания, и увидел на дворе большое смятение. Быстро спустился вниз.

Полковник Иванов и бывшие около него офицеры были бледны.

- В чем дело?

Иванов смотрел непонимающими глазами. В прилегающем к зданию сарае скопилась группа солдат. Подбежал к ним:

- Что случилось?

- Двенадцатидюймовый упал, - произнес один. Я увидел стоящий посредине сарая огромный неразорвавшийся снаряд-"чемодан".

- Посмотрите, - сказал один из унтер-офицеров, - как он пролетел.

Я увидел в здании таможни над вторым этажом огромную дыру, пробитую снарядом. На земле виднелась осыпавшаяся в большом количестве штукатурка.

- Снаряд пробил здание, - докладывал солдат, - попал в подвал сарая, рикошетировал, пробил пол и вот - стал стоймя.

Тут только я сообразил, что сильный шум, треск и ураган, пронесшийся в чердачных комнатах, были вызваны полетом этого снаряда на расстоянии семи-восьми шагов от меня.

Вскоре в сарай пришел Иванов в сопровождении офицеров и приказал немедленно вызвать артиллеристов для разрядки снаряда, чтобы он случайно не взорвался и не поднял на воздух не только сарай, но и здание таможни.

Лично мне больше попасть на наблюдательный пункт не привилось, но через три дня двенадцатидюймовый снаряд еще раз пробил здание таможни и разорвался во дворе, убив нескольких солдат. Воронка была глубиной два с половиной метра при диаметре десять метров.

Поручик Закржевский, временно командовавший 13-й ротой, рассказывал: полковник Иванов сидел со своими партнерами, ротными командирами, за игрой в преферанс. При приближении летящего "чемодана" Иванов, державший карты в руках, неожиданно и для себя и для других съехал со стула под стол, там и просидел минут пятнадцать после взрыва.

Ларкин, принеся из офицерского собрания обед, спросил разрешения отправиться в обоз - в Малую Криницу. Я разрешил. Съев обед, я поставил металлические судки на окно и затем, написав на родину несколько писем, прилег на койку отдохнуть.

Койка приходилась на одном уровне с подоконником. Задремал. Вдруг на меня с шумом посыпались судки. В испуге я вскочил. Но, видя, что, кроме судков, на меня ничего не падает, подумал, что шутит кто-нибудь из офицеров. Однако по соседству никого не было. Осмотрел судки. В одном из них оказалась пуля, австрийская, продырявила переднюю стенку, не пробив второй, столкнула судки, вот они и полетели на меня.

Неделю назад прибыло около тысячи солдат для пополнения полка. Командир приказал ротам спешно ознакомить вновь прибывших с условиями позиционной жизни, а для того чтобы вновь прибывшие быстрее освоились с обстрелом, наряжать их в полевые караулы и вообще держать в первой линии окопов.

11 июля стало известно, что на следующий день нашему полку предстоит перейти в наступление на Броды. 12-ю роту у знамени успели сменить другой и отправить в 3-й батальон.

Перспектива идти в наступление не из приятных. Снова, как и раньше перед каждым наступлением, подводил я итоги своей жизни, ибо неизвестно, удастся ли выйти из боя живым.

Австрийские позиции находились от наших на расстоянии восьмисот шагов. Чтобы до них добраться, надо было пересечь большой луг. Австрийские же окопы помещались перед опушкой леса, шагах в ста. Прикрытием их тыла служил Бродский лес, который скрывал продвижение подкреплений и подвоз огнеприпасов и продовольствия.

В диспозиции было сказано, что наше наступление будет поддерживаться артиллерийским огнем, который должен смести проволочные заграждения перед австрийскими позициями.

Увы! Тщетно мы ждали этого артиллерийского огня. Артиллерия стреляла "через час по чайной ложке". Несколько редких выстрелов из тяжелых орудий затем обычная трехдюймовая шрапнель. Австрийцы ответили гораздо более мощным обстрелом нашей позиции.

Часов в шесть утра по всем правилам рассыпного строя мы выбежали из окопов, делая одиночные перебежки, накапливаясь постепенно на встречающихся небольших холмиках или межах, и, передохнув, двигались дальше.

Вот австрийские окопы! Бешеный пулеметный обстрел - точно град над нашими головами. Уткнулись в землю, боясь поднять головы. Казалось, что жужжащие, точно рой пчел, над головами пули пронзят немедленно. Солдаты дрогнули. Некоторые сделали было попытку вернуться. Эту попытку пришлось решительным образом пресечь, вплоть до обращения своего револьвера по дрогнувшим трусам. После часа лежания стрельба несколько стихла. Уловив удобный момент, наша цепь поднялась и стремительными прыжками бросилась к проволоке. К нашему счастью, проволока не была сплошной - были в отдельных местах проходы.

Шедшая позади резервная цепь влилась в передовую, и совместно мы преодолели заграждения.

Австрийцев в окопах застали не много. Они отошли к лесу, где у них была вторая линия окопов.

Думать о наступлении на вторую линию не приходилось. Множество людей выбито из рядов. Остановились в ожидании распоряжений начальства - из штаба полка передали приказание окопаться на достигнутом рубеже. До ночи успели выкопать лопатками небольшие окопы, в которых можно укрыться лишь лежа. С наступлением темноты углубили окопы до колена. Были уверены: с утра придется снова перейти в наступление.

Подсчет потерь показал, что в 12-й роте выбыло 30 человек из 150. Собравшись вместе, офицеры батальона стали обсуждать возможности дальнейшей атаки.