- И это офицер русского воинства? В момент решительных боев так налимониваться!

- Я предпочел бы, чтобы воинственное офицерство в момент боев было в боях, а не при штабах, - не менее презрительно отчеканил Земляницкий. - Ты знаешь, - обратился он ко мне, - вот эти штабные остолопы, - кивок в сторону Завертяева, - вообразили, что евреи подают знаки о нашем приходе в Радзивиллов, потому что в нескольких местах начались пожары. Совершеннейшие ослы! Забыли, что при вступлении в город нас ошарашили артиллерийским и пулеметным огнем. Вероятно, думают, что стреляли не по полку, а по свиньям. Конечно, не отрицаю, и свиней в полку достаточно... Ну вот, видите ли, теперь они боятся, что евреи донесут противнику о прибытии полка в Радзивиллов. Ду-ра-ки!

Он налил полстакана коньяку, выпил его залпом, закурил папиросу и затем, обращаясь к Завертяеву, снова заговорил:

- Скажи, пожалуйста, юноша, с какой стати евреи станут дома поджигать, когда австрийцам и так великолепно известно, что русские заняли город и что третий батальон стоит впереди Радзивиллова в окопах? Разве евреи жгут? Русские жгут! Ведь как, стервы, набросились на винные лавки, на подвалы! Перепились, мерзавцы, и спьяну разводят костры прямо в хатах. А если развести костер на полу, хотя бы вот в этой комнате? Как ты думаешь, иронически глянул он на Завертяева, - загорится дом или не загорится? Или, может, ты, господин Заверткин, - Земляницкий иначе не называл Завертяева, прибежишь заливать из своей кишки?..

- Вы, господин поручик, пожалуйста, не ругайтесь. Я пришел по распоряжению адъютанта полка предупредить Оленина, чтобы он не остался здесь спящим, если полк вдруг отступит. - А, от Моросанова, точно такого же остолопа, как и ты! - И Земляницкий налил себе еще из фляги коньяку.

Оставив Земляницкого в самочинно занятой мною комнате, я пошел проведать своего скакуна, оставленного на привязи у одного из сараев позади тминного правления. Конь, не получавший со вчерашней ночи фуража, понуро глодал деревянный столб. Я разыскал и попросил полкового фуражника дать фуража для скакуна и поставить его в конюшню штаба.

Окончив заботы о лошади, пошел к Моросанову.

- Был у меня Завертяев, - начал я, - пугал, что мы находимся в окружении, о чем свидетельствуют, мол, пожары в городе. В каком положении мы действительно находимся?

- Что пожары в городе, это верно, и, конечно, это дело рук австрийских шпионов. А об окружении не может быть и речи. Мы настолько сильно тесним австрийцев, что они еле успевают улепетывать. Я только что говорил с командиром полка, он в полной уверенности, что австрийцы не позднее как сегодня ночью очистят и Броды.

- А по-моему, все же пожары не оттого, что шпионы сигналы подают, а потому, что наши солдаты неосторожно с огнем обращаются.

- Конечно, тут и солдаты виноваты, однако и командир прав, считая, что пожары - дело рук шпионов, а евреи - основная шпионская масса австрийцев.

- Что же вы собираетесь делать?

- Командир еще два часа назад говорил по телефону с командиром дивизии Шольпом о необходимости очистить город от жителей.

- Весь город очистить от жителей? - удивился я.

- Как же вы не понимаете, если мы здесь задержимся на позиции, то ведь жители нас будут стеснять.

- А вы представляете себе, что здесь тысяч пять жителей?

- По-моему, даже больше.

- И как же вы очистите от них город?

- Очень просто. Прикажем выселиться, и больше ничего.

- Куда же они пойдут?

- В Кременец, Дубно, куда угодно... В тыл.

Я удивленно пожал плечами.

Справился, когда будет подписан приказ о моем назначении в роту, и, получив ответ, что оформление состоится не позднее завтрашнего дня и что я могу еще ночевать при штабе, вернулся к себе.

Перед сумерками пошел посмотреть Радзивиллов. Первое, что бросилось в глаза, - это рассыпавшийся по всему городу батальон под руководством полицейской команды, оповещающей жителей о немедленном выезде из Радзивиллова. Плач, стоны, ругань, мольбы, крики неслись от каждого дома. Полицейская команда твердо проводила полученный приказ очистить город к ночи.

Через какой-нибудь час мимо штаба жители потянулись от Радзивиллова до Малой Криницы. За Малой Криницей в лесу население расположилось табором. Я задержался почти до рассвета около этого табора, переходя от одного костра к другому, прислушиваясь к разговорам. Понял мало - речь велась преимущественно на непонятном мне еврейском языке. По отдельным фразам можно было разобрать проклятия, посылаемые по адресу русского войска. Огромные толпы людей, навьюченные домашним скарбом, с маленькими детьми, большинство из которых босые, двигались к лесу, останавливаясь около костров, разведенных пришедшими сюда ранее.

В Радзивиллов вернулся утром. Там уже не было ни одного мирного жителя. Все здания заняты людьми полка. Почти на каждом дворе летал пух из вспоротых подушек и перин. Ни в одной квартире не остались не вскрытыми сундуки и шкафы. Мебель, посуда - все ломалось, коверкалось. Обшивку мебели - плюш, бархат, кожу - сдирали: одни на портянки, другие на одеяла, третьи просто так, озорства ради.

Офицерство всех батальонов, пользуясь тем, что позиция проходила по самой окраине города, расположилось не в окопах, как обычно, а в домах, производя там ревизию оставленного имущества. Придя в третий батальон, к командиру батальона Савицкому, я застал его в шикарном особняке сидящим на корточках около большого комода за разборкой дамского белья.

- Зачем вам это, Николай Федорович? - спросил я.

- В хозяйстве всякая вещь сгодится.

Во втором батальоне подполковник Приезжев, считавшийся интеллигентным офицером, нагрузил вещами несколько повозок и давал инструкции своим денщикам, как с этими повозками добраться до Тулы.

Если в первую ночь из Радзивиллова вереницами выходили нагруженные домашним скарбом жители, то с утра следующего дня потянулись повозки с награбленным имуществом, сопровождаемые денщиками.

Маршрут небольшой. Всего полторы тысячи верст.

* * *

Савицкий созвал у себя ротных командиров, рассказал множество анекдотов и в конце зачитал полученное из Острогожска письмо старшего по сопровождению повозок, отправленных офицерами батальона в Тулу с награбленным в Радзивиллове имуществом.

- Ха, ха, ха! - смеялся Савицкий. - Острогожск проехали, и, будьте уверены, мы с вами в острог не попадем. Одно досадно: уж больно мы торопились и лишь чистое выбрали. А ведь в чистых-то шкапах остались второстепенные предметы, зато в корзинах с грязным бельем, когда я покопался, - такие шедевры обнаружил, которых моя жена да и ваши тоже и во сне не видели. У себя в квартире я все осмотрел. Придется просить Мокеева еще лошадку дать. Правильна пословица: поспешность нужна только при ловле блох!

Савицкий вызвал денщика и приказал притащить корзину, поднял крышку и демонстративно начал выбрасывать ее содержимое.

- Вот видите, - потряхивал он панталонами, - из тончайшего полотна. Или вот рубашка, смотрите - кружева одни.

И он одну за другой вытаскивал принадлежности дамского туалета, причем некоторые из них были настолько грязны, что противно смотреть.

- Николай Федорович, да зачем вам это?! - возмутился я. Савицкий ответил примирительно:

- Вы, прапорщик, еще холостой и детишек не имеете. Полгода назад получали шесть рублей, а теперь получаете сто пятьдесят. Вам, конечно, незачем это, а я уже пятнадцать лет офицерскую лямку тяну, и если на войне не заработать, то где же? Ведь я не подрядчик и не архитектор. Унеси корзину! - озлобленно крикнул он денщику.

Радзивиллов-Броды

Июнь 1916 года

Живу в особняке вместе с Никитиным и Новоселовым. Ханчев все на отдыхе.

Занятый нами особняк основательно разрушен.

Близость позиции позволяет австрийским пулям долетать до нашего дома. Стекла выбиты в окнах, обращенных в сторону окопов. Из обстановки сохранилась лишь ободранная мебель, наиболее ценные предметы расхищены. В одной из больших комнат - библиотека, где я устроился со своей походной кроватью. Множество книг религиозно-богословского содержания, беллетристика, немного по экономике. Очень много изящных изданий по искусству и технике.