Обердей пытался вдохнуть, чувствуя, как изгибается под давлением хрупкая подъязычная кость. Сервитор сверкал глазами. В них не было ничего человеческого, только запрограммированные ненависть и потребность убивать.

Обердея ждала смерть, и он был рад этому.

Он больше не мог выносить сны. Тьма наступала. Однажды услышав шепот под Фаросом, он стал жертвой постоянного страха перед бедой столь огромной и ужасной, что тот выжег из его души всю надежду. Обердей знал, что не может ничего предотвратить.

Это знание терзало его, лишало сна.

Шесть недель в апотекарионе. После отбоя он лежал с закрытыми глазами, проводя целые ночи в горячечном не-сне, возвращавшем его во тьму под горой, к обитавшим там жутким истинам. Каждый дневной цикл после пробуждения — если это можно было назвать пробуждением — начинался с одним и тем же дурным предчувствием.

Страх и знание его погубят. Именно страх привел его в тренировочный зал посреди ночи.

Горло сомкнулось. Организм предпринимал все усилия, чтобы сберечь кислород. Сервитор рычал в запрограммированной ярости. Вены Обердея вздулись, лицо покраснело. Казалось, что глаза сейчас лопнут.

Он в отчаянии плюнул сервитору в лицо.

Плевок вышел неудачный: из-за сдавленного горла не получилось выплюнуть достаточно яда из железы Бетчера, да и тот не достиг цели. В сервитора ударило лишь облако брызг.

Ослепленный киборг отшатнулся. Обердей бросился вбок, и пришедший в себя сервитор рассек пилой воздух в том самом месте, где мгновение назад была голова скаута. Боевая аугметика врезалась в решетку клетки с такой силой, что разорвала металл с жутким визгом.

Потеряв из виду цель, сервитор остановился. Обердей замер, не сводя глаз с лежащего на полу меча. Не обращая внимания на сжигающую лицо кислоту, машина склонила голову набок, выискивая мальчика. Обердей сдерживал желание глубоко вдохнуть и наполнить воздухом опустевшие легкие, боясь, что противник его услышит. Сдерживать дыхание после того, как его едва не задушили, было невероятно сложно. Перед глазами плавали точки. Ему следовало надуть мультилегкое перед тем, как ступить в клетку, — это обеспечило бы его кислородом на несколько минут. Он мысленно обругал себя за то, что не додумался использовать свои новые возможности в полной мере.

Скаут неподвижно смотрел, как машина делает полуоборот. Меч лежал на противоположной стороне от твари.

Существовало лишь одно возможное практическое решение. Обердей не стал тратить время на размышления и издал вопль, вложив в него все свое отчаяние. Сервитор мгновенно повернулся к нему. Обердей кувыркнулся прочь от пилы, та ударила в пол, вгрызлась в покрытие и увлекла киборга вперед. Пролетев мимо врага, неофит схватил гладий и побежал вдоль периметра клетки, ведя широким острием по решетке, чтобы та запела. Сервитор двинулся на шум и прыгнул в момент, когда Обердей остановился. Неофит уклонился от выпада мечом, схватил ведущую руку сервитора и засунул ее между решетками, заблокировав локоть между балками. Затем пронзил локоть мечом и рубанул сервитора по ногам.

Удар не отличался изяществом, но свою цель выполнил. Из перерезанных труб в шинах хлынула гидравлическая жидкость. Левая нога подкосилась. Обердей отскочил, пока сервитор дергался, пытаясь вытащить парализованную руку. Скаут ударил по стальным кабелям-связкам его щиколотки и отпрыгнул назад, когда сервитор наконец сумел освободиться и двинулся на него. Ликование было недолгим и сменилось отчаянием, когда его собственная нога отказала и он упал на спину.

Киборг шагнул вперед, ступил на свою поврежденную конечность и рухнул прямо на мальчика.

Обердей в последний момент приподнял меч, и плотное, как металл, тело под собственным весом съехало вниз по клинку. Запястье хрустнуло, не выдержав тяжести меча в неудобном хвате. Он проигнорировал боль и протащил оружие сквозь внутренности сервитора. Машина издала пронзительный механический хрип, безумно застучала зубами, задергалась на нем с такой силой, что наверняка оставила несколько синяков, а затем обмякла.

Пила еще вращалась несколько секунд, но вскоре тоже замерла.

Обердей на всякий случай повернул меч. Реакции не было. Встроенные в сервитора светодиоды не горели.

— Умер, значит, — сказал он и уронил голову на пол.

Он лежал под машиной, пока сердца успокаивались, загипнотизированный их странным двойным биением. Ни к одной из произведенных над его телом модификаций не было так сложно привыкнуть, как к этому изменению фундаментального телесного ритма.

Обердей сбросил с себя киборга и встал.

Его взгляд задержался на разрушенном теле, которое истекало кровью с маслом напополам. Обердей не знал, каким преступлением сервитор заслужил эту судьбу, и никогда не узнает, но полагал, что тот искупил вину. Он получил удар милосердия от его руки.

Скаута вдруг передернуло от отвращения. Если его сочтут недостойным, он может оказаться в похожем положении, ибо у провалившихся кандидатов было немного вариантов. Когда он поднял руку, чтобы вытереть пот со лба, та заметно тряслась. Он нередко испытывал легкую слабость в стрессовых ситуациях. Имплантаты до сих пор не прижились до конца.

Апотекарий Тарик заверил его, что это пройдет.

Из горла Обердея вырвался сдавленный звук.

Не пройдет. Процесс не будет закончен. Он никогда не станет Ультрамарином. Он был осквернен прикосновением машины в горе. Гладий выпал из руки. Его мутило от вернувшегося шока. Сколько бы раз он ни думал о случившемся, боль не утихала.

Как же Обердей горевал по человеку, которым никогда не станет.

Тихий кашель заставил его развернуться. Он торопливо вытер щеки.

— Доброе утро, неофит Обердей. — Сержант Арк, его командир и наставник, стоял на противоположной стороне тренировочного зала, прислонившись к стене рядом с дверью в оружейную. На его грубом лице было мягкое, бесстрастное выражение. — Не хочешь рассказать, почему ты не спишь в казарме? Тарик только вчера тебя выпустил, а ты уже перенапрягаешься.

— Сержант!

— Да, верно. Сержант. Я, как твой сержант, задал тебе вопрос. Ты, как неофит, обязан ответить, но что-то я ответа не слышу.

— Я… Я не мог уснуть, сержант.

— Поэтому ты решил прийти сюда и совершить самоубийство? Радикальный метод борьбы с бессонницей.

Обердей опустил взгляд на мертвого сервитора.

— Я хочу стать достойным легиона.

Арк отодвинулся от стены и вошел в клетку.

— А, теперь все ясно.

— Да, сержант, — сказал Обердей, подняв глаза на наставника. Арк был на голову выше скаута. — Долго вы смотрели?

— Достаточно долго, чтобы насладиться вашим жутким парированием. Подними меч.

Обердей выполнил приказ и встал в стойку для боя без доспехов, скрипя зубами от боли в запястье.

Арк недовольно замотал головой.

— Не так, вот так. — Сержант накрыл кисть Обердея огромной ладонью и повернул его руку. В порванной мышце вспыхнула боль, и он едва подавил крик. — При обороне держи оружие под углом, лезвием наружу, к противнику. Будешь сражаться как сейчас — и хороший противник оставит тебя без предплечья, едва ты поднимешь руку!

— Так точно, сержант. Прошу прощения.

— И тем не менее, — добавил Арк, — ты его убил.

Он потрогал мертвого киборга ногой. На Арке были хитон без рукавов и свободные штаны — костюм фермера или ремесленника. Эта простая одежда должна была делать легионеров ближе к людям, для защиты которых их создали, но никто не назвал бы Арка обычным человеком: он был более двух метров ростом, имел огромные мышцы, а его кожу усеивали порты для соединения с доспехами.

— Спасибо, сержант.

— Я тебя не хвалил, парень. Если бы у него были отключены болевые схемы, ты сейчас был бы мертв. Эти боевые модели в принципе не многое чувствуют, но, если бы он не чувствовал вообще ничего, бой сложился бы не в твою пользу.

Обердей пожал плечами:

— Я не знал, как их отключить.

— Мы не просто так не обучаем вас всему сразу, парень. — Арк опустил взгляд на сломанную боевую машину. — Это сервитор класса «тета». У тебя нет допуска на тренировки с ними. Похоже, мы уже сейчас преподаем вам больше, чем нужно.