Прислушиваясь к разговору, Бабкин соглашался с Афанасием Гавриловичем, но, будучи человеком трезвого и даже несколько скептического ума, испытывал неловкость. Нашел чем удивить американца - колхозной электростанцией. Ведь ему, наверное, уже атомную показывали, синхрофазотрон и всякие другие достижения.

Дорога шла в горы. Бабкина посадили рядом с шофером, а позади, на правах гостеприимного хозяина, Набатников развлекал Мейсона разговорами, причем, насколько Бабкин понимал по-английски, ни одного слова об электростанции сказано не было.

По обочинам дороги лежали груды щебенки, приготовленной для ремонта отдельных поврежденных участков. Люди куда-то ушли. Стоял одинокий каток, которым утюжат асфальт.

С железной лопатой на плече, в брезентовых рукавицах, в полинявшем, когда-то с цветочками платье, в тапочках на босу ногу поднималась вверх женщина.

Женщина обернулась, и Набатников сразу узнал ее. Однажды вместе с Поярковым он проезжал по этой дороге. Женщина лет сорока, со следами былой красоты, с мускулистыми натруженными руками, тащила огромный камень. Ей пришлось остановиться, пока машина не проедет. Набатников оглянулся и заметил ее взгляд, полный боли и укоризны... Помнится, тогда Поярков накричал на молодого бригадира, потом поехали в дорожное управление. Там обещали что-то сделать, но вот опять эта встреча.

Набатников приказал шоферу остановиться и спросил у женщины:

- Далеко?

Она нехотя ответила, что закончила работу, идет в селение, где расположилась их ремонтная бригада. Это было по пути, и Набатников предложил женщине:

- Садитесь, подвезем.

Испуганно взглянув на свои - рукавицы, запыленные ноги, на порванный подол платья, она категорически отказалась:

- Замараю вас. Сама дойду, не маленькая.

Но в глазах солидного городского человека светилось столько доброты и товарищеского участия, что женщине не хотелось его обижать. Может быть, это большой начальник, который приехал сюда проверять работу? Ведь совсем недавно он тоже здесь был, тогда бригадира сняли и женщинам запретили колоть щебенку.

- Сейчас, конечно, полегчало, - рассказывала она "большому начальнику", но тот почему-то хмурился и все время поворачивался к соседу, объясняя ему на непонятном языке.

- Вы не обижайтесь на меня, - извинился перед ней начальник. - Он плохо знает по-русски. А я ему перевожу.

В этом была лишь доля правды. Мейсон довольно прилично понимал по-русски, слышал, о чем говорит работница, но ему хотелось высказать и свое мнение по данному вопросу. Удобнее всего это сделать по-английски.

Совсем просто, по-дружески Афанасий Гаврилович расспрашивал у работницы, как она живет. Та не жаловалась, привыкла и к лопате, и к лому, и к тачке. Но ведь она неученая, ничего больше не знает, не умеет... Заработок тоже хороший.

- Вы не подумайте, что я всегда такая, - словно оправдываясь, говорила она, показывая на платье, на рваные тапочки. - Приду с работы - обута, одета не хуже людей... Спецовки тоже дают.

Она сняла рукавицы и положила их на колени. Краем глаза смотрел Набатников на ее тяжелые руки со вздувшимися венами, руки молотобойца, каменщика, руки рабочего, воспетые в стихах. Но здесь гордиться было нечем. Лишь сейчас понял Набатников болезненную нетерпимость Пояркова к тому, что еще осталось у нас от подневольного прошлого и тяжелых военных лет. Женские руки должны быть женскими, какими их создала природа.

Мейсон пожимал плечами и говорил, что ему трудно понять, почему в социалистическом обществе до сих пор существует тяжелый женский труд.

- Ведь она с лопатой. Она дорожный рабочий. А вы говорите о всеобщем среднем образовании.

- Не только говорим, - поправил его Набатников, - а оно у нас действительно всеобщее и обязательное. Теперь о данном конкретном случае. Пусть она вам скажет, почему у нее в руках лопата, а, к примеру, не пишущая машинка?

Не зная биографии этой женщины, Набатников мог рассказать ее довольно точно. Рано вышла замуж, специальности не было, работала в колхозе. Началась война, муж погиб на фронте, деревню сожгли, дети умерли еще маленькими, других родственников растеряла. Куда деваться? Предложили поехать на Кавказ, где потеплее. Рабочей силы не хватало, а дороги надо восстанавливать. Вот и все.

- А почему она потом не училась? - спросил Мейсон, когда предполагаемая Набатниковым биография почти оказалась точной.

- В сорок лет? Не каждому это удается.

- Но все-таки женщина с лопатой, с тачкой - это стыдно, - не унимался Мейсон.

- Очень стыдно! - согласился Набатников. - Но этого скоро не будет. А у вас? Я не говорю уже о ваших колониях. Мне хотелось только спросить: многие ли ваши женщины потеряли мужей во время их кратковременной прогулки по Европе? Много ли бомб упало на ваши города и селения?

Набатников прекрасно относился к Мейсону. Это деловой человек, предприниматель и в то же время талантливый конструктор. В какой-то мере он патриот, его заботят судьбы своего парода. Он много ездил, видел мир. Видел униженных женщин Гарлема, женщин и детей на табачных плантациях Юга. Видел толпы безработных женщин на улицах Парижа, Вены, Токио. Видел побои, издевательства над женщиной, полное ее бесправие и нищету. Все это казалось обычным, и никто не показывал ему пальцем: смотрите, мол, что на свете делается. Однако стоило лишь ему переехать нашу границу, как взгляд его обострился, он искал подтверждения тому, о чем прожужжали уши продажные газетчики и лицемеры, те, что ездили по нашей стране со слезами умиления, а вернувшись домой, рассказывали всякие грязные небылицы. И вдруг знакомый факт: женщина - дорожный рабочий. Стыдно? Да, именно, нам стыдно, что не искоренили мы еще породу равнодушных деляг-хозяйственников, которые никак не могут отказаться от практики военных и послевоенных лет. Только не Мейсону на это указывать, не шведам, не швейцарцам, никому, кто в те годы спокойно спал или наживался на людском несчастье...

"А все-таки надо что-то делать, - подумал Набатников. - Задача самая главная".

- Если не очень торопитесь, - обратился он к попутчице, - то задержитесь здесь на часок. Увидите кое-что интересное.

Женщина смущенно согласилась. В данном случае Бабкин ничего не мог возразить. Вполне вероятно, что она никогда не бывала на открытии электростанции. Но тащить с собой Мейсона, как это сделал Набатников, по меньшей мере неудобно.

Вот и колхоз. Десятка три домиков, прилепившихся на склоне, точно ракушки. Пустынная улица - люди еще не приходили с работы. Нет и намека, что ожидается торжество. Лишь свежевыструганные столбы и блестящие, не успевшие потемнеть провода подсказывали, что все готово для пуска электростанции.

"Но где же она сама? - недоумевал Тимофей. - Где ее здание? Неужели и движок и генератор смогут разместиться вон в той будке, вроде газетного киоска? Очень странно, что от нее тянутся провода. Может быть, это трансформаторная подстанция? Нет, не похоже..."

Бабкин решал техническую задачу, которая его уже начинала заинтересовывать. А Набатников как ни в чем не бывало осмотрел будку, где стоял пустой толстостенный цилиндр, сказал несколько одобрительных слов председателю колхоза и просил его распорядиться, чтобы убрали камни с соседней луговины.

- Так, на всякий случай, Симон Артемович, - пояснил он, заметив недоумение старика.

О председателе колхоза Симоне Артемовиче Соселия, бодром старике в коричневой черкеске, Бабкин знал только понаслышке, да и то из Димкиных рассказов, но сразу же догадался, что рядом с ним стоит не кто иной, как тракторист Горобец, один из тех, кому Бабкин обязан был своим спасением.

Пользуясь случаем, Тимофей горячо поблагодарил его и тем самым вогнал парня в краску. Чтобы скрыть смущение, Горобец спросил, не видно ли внизу на дороге грузовика с движком и генератором.

- Профессор говорил, що зараз и, свет буде... А як же? - И Горобец начал доказывать, что электростанцию надо еще установить, смонтировать, наладить, что дело тут пахнет не часами, а днями, - короче говоря, мороки хватит.