Однако когда уже все было решено и Набатников попросил к микрофону Медоварова, чтобы он распорядился передать радиоуправление Дерябину, произошло непонятное осложнение.

- Нет уж, дорогой Афанасий Гаврилович, увольте, - ласково запел Толь Толич. - Программа утверждена, согласована и с вами и с другими заинтересованными представителями. Какое же мы с вами имеем право ее нарушать? В пункте втором указана высота, или, как говорят у нас, задан эшелон. Мне еще придется расхлебывать вчерашнюю историю. Столкновение...

- Какое же у нас может быть столкновение на высоте в сотню километров? Да и потом "Унион" поднимется в районе, где не проходят авиалинии.

- Не знаю, не знаю, уважаемый Афанасий Гаврилович...

- Как не знаете? - постепенно раздражаясь, спросил Набатников. - Вы же всё это согласовывали с Аэрофлотом и другими организациями?

- Да разве я им подчинен? - плаксиво заговорил Толь Толич. - Вот дадут санкцию сверху, тогда пожалуйста. Забирайте свой "Унион" и командуйте как хотите. А я человек маленький. Мне приказано его только доставить.

- Но я беру ответственность на себя.

- Пожалуйста, Афанасий Гаврилович. Берите, но когда "Унион" прибудет на место назначения. А пока, я очень глубоко извиняюсь, с меня никто ответственности не снимал. Вы же это прекрасно понимаете. В крайнем случае запросите Москву.

- Сегодня воскресенье, и к тому же вечер. Да и вообще никто в это дело не будет вмешиваться. Сами должны решать.

- Ну что вы от меня хотите, золотко? Я стрелочник и выполняю утвержденную программу. Инициативу, конечно, от нас сейчас требуют, но ведь к этому привыкать надо. Хорошо вам, Афанасий Гаврилович...

Набатников еле сдерживался. Самым неприятным в этом разговоре было то, что в свое время, по долгу секретаря партийной организации, Набатникову пришлось заниматься персональным делом Медоварова, в результате чего тот получил выговор и был освобожден от работы в институте. Если сейчас чересчур нажимать на пострадавшего Толь Толича, то его друзья могут приписать Набатникову травлю, сведение личных счетов с осознавшим свою ошибку честным коммунистом, тем более что выговор с него давно сняли за самоотверженную и безупречную работу.

Этим умело пользовался и сам Медоваров. Тогда на партсобрании Набатников во всеуслышание признался, что за нечестный поступок в экспедиции в пылу раздражения оскорбил коммуниста Медоварова, назвав его "паршивым человеком". Толь Толич подал жалобу, и Набатникову пришлось извиниться перед обиженным.

А потом, когда по просьбе самого Набатникова на отчетно-выборном партсобрании его кандидатуру отвели, друзья Толь Толича пустили слух, что это неспроста, что где-то в более высоких инстанциях разобрались в деле Медоварова и предложили освободить профессора Набатникова от обязанностей секретаря партбюро. Слухи есть слухи, не до каждого они доходили, проверять смысла не было, к тому же Набатников уехал, а Медоваров вновь воскрес на руководящей должности. В НИИАП его даже выбрали в партбюро. Справедливость восторжествовала, и теперь Толь Толич мог разговаривать с бывшим своим врагом весьма снисходительно. - - У вас все, Афанасий Гаврилович? А то меня здесь народ ждет. Готовлюсь к отлету.

- В Москву? Согласовывать?

- Зачем же? Все давно уже согласовано. Вместе с Поярковым к вам прилечу, Афанасий Гаврилович. Как положено: печати проверить, пломбы. Сам ведь ставил, сам и отвечать должен.

- Но сюда прилетел Борис Захарович. Вы что, ему не доверяете?

- Отнюдь, товарищ профессор. Только вот что-то там с аккумуляторами стряслось. С анализатором неблагополучно. По чьей вине? Нашей или временно прикомандированного к НИИАП товарища Дерябина? Проверим сообща, так сказать, для выяснения истины. Согласны?

- Хорошо, - отмахнулся Набатников. - Теперь скажите...

- Одну минуточку, - прервал его Толь Толич. - Разрешите взять с собой кое-кого из специалистов...

Но тут ему уже не дал договорить Афанасий Гаврилович.

- Меня это не интересует. Я не пойму вашего упорства. Почему вы противитесь подъему "Униона"? Есть какие-нибудь серьезные возражения, кроме тех, которые вы уже называли?

- Простите, товарищ профессор, но они не для телефонного разговора.

- Здесь Борис Захарович упоминал насчет двух парней... Это, что ли, вас останавливает?

- Шутки изволите шутить, Афанасий Гаврилович. Я сам проверял, с вашего разрешения.

- Но ведь они куда-то пропали? Матери Багрецова звонили?

- С вашего разрешения, сумели и это сделать. Днем она получила телеграмму от сына: "Жив, здоров. Привет от Люды".

- А кто такая Люда? Где она живет? Узнавали?

- Мы слежкой не можем заниматься, дорогой Афанасий Гаврилович. Не положено, здесь дело сугубо личное.

- Но если вы уверены, что этих данных вполне достаточно, что людей в диске нет, тогда чего же упорствовать?

- Ах, Афанасий Гаврилович, не жалеете вы нас, грешных. Простите, вызывает Москва. - В репродукторе послышался щелчок, и все замолкло.

Набатников бессильно откинулся на спинку стула.

- - Ну что ты на это скажешь?

- А если он прав? - рассеянно поглаживая щеточку седых усов, сказал Борис Захарович. - Прав со своей точки зрения. Предположим, что из-за него ты упустил время и не смог исследовать... ну, вроде как необыкновенное явление природы. Завтра ты устроишь скандал, скажешь, что тебе мешают работать. Ну и что же? Кто-нибудь из начальства пожурит Медоварова - дескать, надо было пойти навстречу уважаемому профессору, и этим дело кончится. Так, собственно говоря, и рассуждает Медоваров. Но ему прекрасно известно, что ежели бы он взял на себя смелость нарушить утвержденную программу да, избави бог, здесь бы приключилась какая-нибудь неприятность... Кто тогда будет в ответе? Профессор Набатников?

- Да. Конечно.

- Ну и что же? В чем виноват профессор? Обыкновенный неудачный эксперимент. Мало ли чего не бывает, смягчающие вину обстоятельства и прочее. А Медоварова выгонят, да еще с треском... Зачем же ему рисковать?

Из громкоговорителя послышался долгий гудок, затем голос радиста:

- Афанасий Гаврилович, вы еще здесь? НИИАП спрашивает.

Через минуту сквозь провод протиснулся льстивый голосок Медоварова:

- Добился, добился, Афанасий Гаврилович. Все улажено. Передаю управление. Только не подведите меня. Осторожненько.

- С кем согласовали? - спросил Набатников.

- Замнем для ясности, Афанасий Гаврилович. Для вас я человек маленький, но ведь есть люди, которые и со мной считаются.

Набатников сразу подобрел и, уже посматривая на дверь, чтобы скорее бежать наверх, благодушно заметил:

- Ну что вы, Анатолий Анатольевич? Разве я когда-нибудь в этом сомневался?

Выходя из будки, Набатников повернулся к Борису Захаровичу:

- Неужели Медоваров запрашивал Москву? Звонил кому-нибудь домой? Или просто сам рискнул?

- Для риска у него должны быть очень серьезные основания. Во всяком случае, мне непонятна эта игра. Помните, как он медлил с отправкой? Вдруг звонок - и все решилось.

- Оставим его в покое, - перешагнув сразу через две ступеньки, сказал Набатников. - Смотрите...

Он остановился в дверях и, протягивая руки к самому яркому экрану, где бушевал весенний ливень, облегченно вздохнул:

- Все тот же. Летим к нему навстречу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Теперь посмотрим, что делается наверху. До чего же

подлая птица этот черный стервятник! Не будь его - все

обошлось бы иначе.

Бабкин уже несколько раз окликал Димку, чтобы тот пришел в кабину и послушал работу ЭВ-2 и других приборов. Димка не отвечал. Обеспокоенный молчанием, Тимофей возвратился в коридор. Никого!

Синий сумеречный свет проникал сквозь люк и отражался на потолке бледным круглым пятном.

- Нашел время для шуток, - пробормотал Бабкин, стараясь подавить охватившее его волнение. - Димка! - со злостью крикнул он в темноту. И уже тревожно: - Димка!..