Сама Люба из тех эзотериков, которые совсем мистики. Поэтому я не буду её цитировать, но постараюсь передать суть.

Мы с ней пили чай с мёдом в том кафе, что у пересечения Ленинского проспекта и улицы 26-ти Бакинских Комиссаров (там ещё в советские временя был магазин «Мелодия»). У меня вдруг вырвался вопрос: «Люб, почему он так рано ушёл?». И неожиданно она подтвердила моё собственное ощущение. Время изменилось, другая конфигурация сил, акцентов, эмоций. Он не вписывался. Он был лидером другой эпохи, он не знал, куда вести за собой дальше.

А вот об этом я не спрашивала, Люба сама сказала. С возрастом ВРБ становился всё более жёстким с людьми. Это было не убывание любви к людям, это был его щит. У него не хватало сил.

(Забегая вперёд, скажу, что многие мне говорили о противоположном ощущении, о том, что он становился добрее, впрочем, это уже совсем ближе к финалу земного пути).

Любка подлила мне чаю и улыбнулась. Сказала, что благородство, оказывается, передаётся по наследству. Сказала, что ВРБ был очень благороден внутренне и что его сыну Роме это передалось.

«Общение с ним – это была постоянная работа», – говорит мне Люба. Я понимаю, что она имеет в виду. Это была работа над собой. Даже бытовое общение с Валерием Романовичем было насыщено значительностью. Тебе приходилось отвечать за любое брошенное вскользь слово, за любую мысль, отразившуюся у тебя на лице.

«Я так счастлива, что это было в моей жизни», – заплакала вдруг Любка. А потом стала вспоминать, как все любили ВРБ. Она заправляла буфетом в театре на Юго-Западе. ВРБ приходил к ней на кухню поесть. Все девочки, которые работали с ней, затаив дыхание ждали того момента, когда он придёт. Наверное, ради него они там и работали. А в театре Станиславского? Любе нравилось наблюдать, как начинали светиться театральные тётки, работающие за сценой, когда он к ним приходил. ВРБ выводил людей на более высокий уровень существования. Иногда он использовал своё обаяние, иногда это были другие способы, более экстремальные.

Мы простились с Любой, я шла домой и думала: чему он нас научил? Вот та тема, с подмастерьями. Проходя рядом с ним по жизни, что мы подсмотрели за ним? Он научил нас «не ссать». В принципе, этим всё сказано, но надо как-то постараться уйти от жаргонизма. Он научил нас прорываться через страх, действовать. Действовать до отказа, не сообразуясь с рефлексией. Потому что рефлексия убивает творческий порыв. А творческий порыв ведёт к знаниям, гораздо более фундаментальным, чем бытовая логика.

У каждого человека есть свои истории силы. Это воспоминания, которые тебе объясняют в жизни что-то очень важное. Вот одна из моих историй силы – это то собрание труппы в театре Станиславского, на котором труппа официально знакомилась с Валерием Романовичем в качестве нового руководителя театра. Я видела, как ему страшно, я физически это ощущала, я видела, как он это преодолел и завоевал своим обаянием этих людей. И теперь, когда мне страшно что-то сделать (вот все эти вопросы: «Почему я?», «Кому это всё сдалось?»), я вспоминаю ту историю и говори себе: если он смог, то и ты сможешь.

ВРБ:

Не я рассказываю, рассказывает муж. Занесло его в 89-ом году в театр на Юго-Западе, и он принялся смотреть спектакли. Там хитов было, как у Битлз в 65-ом. «Трилогию» только что поставили. Авилов в расцвете сил играет Мольера и Гамлета. Гоголь – любимый драматург. После всего этого Кит смотрит «Жаворонка». Посмотрел, пошёл к Романычу и говорит: «Это же капец как здорово!». А тот смотрит недоверчиво, ищет иронию. Он уже спектакль снимать собрался. В театре стали говорить, что зрителю скучно, он и поверил. «За кулисами» и впрямь устали чуток от пафоса Ануйя. Помню, дежурю в гардеробе, Миша Хитров (звукорежиссёр) выскакивает из зала в фойе с шуткой: «Чем быстрее её осудят и сожгут, тем для всех для нас лучше». Очень было смешно, было дождливо в тот день, с крыши капало, хотелось быстрее домой. Наверное, мы были правы, впереди были 90-е, время другой эстетики, другой морали и другого пафоса. Тем не менее даже одно из последних представлений «Жаворонка» произвело на Кита глубочайшее впечатление. Даже став неактуальным, спектакль не растерял своей силы и правды.

Галина Галкина была умопомрачительно хороша в том спектакле. Она вдохновляла, прекрасная Жанна д’Арк наших 80-х. В очереди за входными билетами ходила сплетня, что Олег Павлович Табаков после этой роли пытался переманить её к себе в театр-студию. От себя могу добавить, что если бы не она, я могла бы так никогда и не попасть в театр на Юго-Западе. Мои мама с папой посмотрели «Жаворонка», их впечатления были настолько сильными, что мама чуть не насильно заставила меня туда пойти.

Вячеслав Гришечкин блистал в роли Карла. Это было так пронзительно, так трогательно, это была особая грань его актёрского таланта, позже нигде уже не использованная. А муж мой, вспоминая сегодня спектакль, требует Оскаров за роли второго плана: Сергею Беляковичу и Алексею Ванину.

Из нашего с Галей Галкиной интервью от 2012 года.

– Расскажи, пожалуйста, как ты первый раз попала в помещение театра на Юго-Западе? Первое впечатление от дома по адресу проспект Вернадского, 125?

– Это было так давно, что трудно вспомнить все свои ощущения. Ты меня заставляешь, только поэтому стало вспоминаться. Помещение со стёклами, со странными большими окнами. И дверь, за которой начинался волшебный мир. Стёкла приходилось краской замазывать, чтобы свет не мешал нам создавать иллюзию волшебных миров. А помещение, которое мы первый раз увидели, было, как Сберкасса в соседнем доме. Пусто, только колонны. Вот потом, когда стали варить ряды, начали прорастать миры. А первые впечатления: надо всё это обустраивать, обживать.

– Как твои родители отнеслись к твоему решению стать актрисой?

– Я не решала стать актрисой. Слово «театр» всегда присутствовало в нашем доме, то с большой буквы, то с маленькой. Оно всегда было со мной. Если меня нет дома – значит, я в театре. Если я чего-то не сделала, то потому, что я была в театре. Если я поздно пришла домой – я была в театре. Так что когда театр окончательно стал для меня с большой буквы, моих родителей это нисколько не удивило. Их скорее удивило бы какое-то другое слово, другой выбор.

– С дочерью Ольгой было так же?

– Думаю, что с Ольгой так же. Первые стихи, которые наши дети учили, были монологи из «Гамлета».

– Твой любимый юго-западный спектакль, если считать за все годы?

– Спектакли, которые заставляли меня плакать, заставляли испытывать те чувства, ради которых я так люблю ходить в театр… это «Старый дом». Хоть я в нём и играла, но я его изнутри очень любила. Я обожала приходить и смотреть «Шукшина». И моё театральное потрясение – это «Носороги». Я когда посмотрела спектакль, я чуть с ума не сошла. Меня так всё потрясло. И игра актёров, и режиссёрское решение, и музыка, и так всё это было необычно, эти носороги курящие. Это был такой восторг, это незабываемо.

Лев Аннинский: