Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Город становится похож на неуёмного ловеласа, - ловит взгляды прохожих и, подбоченясь, втягивает поглубже обшарпанные арки, прикрывая изношенные внутренности подворотен. Наяды, триады, парки, разномастные Гераклы, медузы, сфинксы, львы и Peter the Greate стараются выглядеть получше, прихорашиваются и омываются незлым весенним дождиком. Лепо-та-а!

Я и не говорю про котов. Про них и так немало сплетен. Но воробьи... Вы видели этот нагло-залихватский взгляд весеннего воробья? Все крошки мира - к его ногам, все скверы для него - нараспашку, все сапожки - мимо, оберегая воробьиное счастье бытия...

А вон там, напротив Марсова поля, стоит позеленевший Суворов. Показывая участь тех, кто зовёт на войну - стоять неподвижно сотни лет и под дикие голубиные оргии вспоминать месиво из кишок и земли, бывшее рядовым таким-то такого-то года рождения... Убитым весной.

Комариная песня проводов глупа и вредна. Как всегда. Только голубиные ворки могут сравняться с нею занудностью. Ну, и мой раздражённый голос, отчитывающий детей за невыключенный телевизор или очередную разбитую чашку. Я вымётываюсь на балкончик и затягиваюсь никчемной дамской сигареткой, проклиная себя, диету и отсутствие морозного воздуха.

Отчего мне по весне всегда хочется морозного воздуха? Это - память о марте, в котором огуречный запах весны только-только проклёвывался, а запах мороза возвращался на денёк-другой. Погостевать. И я была сродни погоде. Ещё замороженная, но уже оттаявшая. Да ладно, проехали... Проплыли, пролетели, проскакали на стервозном жеребце юности, не упомнить теперь всего.

Да и не надо. Не надо, не надо, не надо, уберите этот колокольный звон Никольского собора и убийственный вороний разговор, прорезывающий воздух, будто грузин парную грудь телёнка. Сотрите эту летучую дурацкую улыбку с моих губ, этот сиреневый свет из моих глаз. Сотрите, я могу ослепнуть и оглохнуть... стоя на балкончике с дамской никчемной сигареткой в зубах, тщетно втягивая тёплый весенний воздух израильского вечера.

И ещё чуть-чуть о том же...

Каррамба и тридцать три пьяных моряка не пугают меня так, как приготовление страшного блюда под названием Рагу Овощное к пятничному столу. Да ё-п-р-с-т! - почему лук надо обжаривать до "золотистого цвета", а потом добавлять морковь? Может быть, мне хочется именно морковь обжарить до золотистого цвета, а она - ё-п-р-с-т! - чернеет жалкой горсткой каротина в луже растительного масла. Это вам не луч солнца в холодной воде!

Теперь о кабачках... Почему их надо нарезать кубиками, когда они самим Провидением посланы на этот свет с одной-единственной целью: быть нарезанными овальчиками. Да и баклажаны - для того же. Красные перцы заносчивы и не хотят нарезаться. Жёлтые, простите, мудаковаты. Сменим тему!

Знаете ли вы, что будет носиться в новый весенне-летний сезон? Я знаю. Платья с рюшечками и шляпки с цветочками. Добавим белозубую заокеанскую улыбку, невинные ресницы "Ланком" и длинный розовый ноготь. По мне так кошмарный сон в весеннюю ночь... Я всегда была сторонницей длинных балахонов, выстриженной чёлки и бесцветных ногтей, можно даже с заусенцем на большом пальце. Кто приказал нам отрывать от жизни полчаса и больше на бесполезную ликвидацию скорбной морщинки путём долгого втирания в неё мерзостной жижи под названием крем тональный и посыпания порошком пудра розовая. Ну, предположим, морщинку заретушируем, но что делать со скорбью? Она неустранима.

Нонка расхвасталась, что у них в Париже нынешнего сезона особо ценятся сенегалки. У них там мода на необычных. То - нигериек набирают, то вьетнамок, то - мексиканок... Нет чтобы объявить моду на обычную парижанку, ну были ведь Пиаф, Денёв, красная Матьё, наконец. Так нет - от своих подустали, гонору много, амбиций всяческих, а нам бы что-нибудь попроще, поинтернациональней, подоступней. Злюсь я на них, на парижан, хотелось большего. Хотя я всегда была в стане ярых любителей Англии, смога и прочих стереотипов типа доброй старушки королевы и смены караула.

Но вот странная вещь: отчего мне так хочется петь по весне? Выражаясь поэтически, пора гормонов миновала. Хотя - какие наши годы, уф! - да не стоит об этом. Просто весной я вспоминаю запах дождя на плаще отца. Всё, что мне осталось: вспоминать запах отца - смесь папирос с усталостью, да вот ещё и с дождём по весне. Оттого и песня у меня не получается, только хрипловатые нескладушки. Слишком больно горлу. А может - это душа подкатывает к нему и пробует вырваться, да я не отпускаю... Хочется ещё пожить и узнать на кого будет мода в Париже следующей весны.

5.

Весною Алиска не забеременела. Поэтому собрала чемоданчик, чирканула Этому как его записочку Прости, мне скучно и вернулась домой. Она прекрасно уживалась с мамой, обе были наделены тем великим даром деликатности, который позволяет спокойное существование на общей жилплощади.

Припомнив честно отработанные годы музыкальной школы, накупила, наскребла по приятельским домам ноты всяческих красивых песенок, без разбору: и сборник русских романсов, и французский шансон, и песни на стихи заслуженного поэта ойкумены Резника, и - страшно подумать - американские мотивы в стиле кантри, в переложении для фортепьяно, - творение чудака-недоучки, размноженное им собственноручно на казённом ксероксе.

Вечерами, Алиска подсаживалась к "Красному Октябрю", влачившему в гостиной скучное существование пролетарского аристократа. Мощная хрустальная пепельницу водружалась на крышку инструмента, заполняясь бычками болгарских сигарет, квартиру трясло от смеси французско-американо-русских наигрышей. Мама терпела, но принимала парацетомольную таблеточку и запиралась на кухне - готовить обед на завтра.

Внезапно объявилась Софа. Она теперь называлась Софи, была израильтянкой пятилетней выдержки. Похудевшая и громкая, ничем не напоминала толстую Софу в мятом школьном переднике. Ну, разве что очками.

Софи рассказала Алиске про то, что все мужики - сволочи, особенно русские - инфантилы и паразиты, что израильского мужика, если не военный, тоже похвалить не за что, вечно штаны ниже ж... сползают, что она только и знает - бегать от женатых мудил, а они всё норовят за задницу ухватить, короче - плюнуть и растереть. Забыть и не вспомнить даже на смертном одре.

На этом и сошлись. Алиска повеселела и купила губную помаду от какого-то то ли круатье, то ли кутерье, то ли кутерме... Подстриглась и подрезала юбку, благо весна уже полностью утвердилась в роли хозяйки, одела петербужанок в легкие кофточки и туфли весёлых расцветок, придала взглядам недвусмысленную легкомысленность.

Софка приехала на три недели, поэтому они, прихватив Женечку, прогуливались по старым кварталам Города, разглядывая робкие почки на кустах и деревьях, галантерейный и обувные витрины, облезлых нимф и престарелых гераклов, возлежащих где не лень. Забегали в кафешки, заказывали кофе с мороженым, эклеры и сидели, обалдевая от собственной свободы на фоне спешащих прохожих.

В один из таких вечеров Алиска, задиристо хохотнув, сказала Девочки, а я уезжаю. На три месяца. В Париж. Оказалось, что Алиска не просто так просиживала часы в своём отделе, она умудрилась придумать какой-то довесок к программе, составляющей расписание поездов, которым заинтересовались коллеги в разных странах, а французские товарищи решили выложить некую сумму, дабы их французские поезда ходили бесперебойнее и бойчее.

Женечка и Софи переглянулись. Обе знали о том, что Алиска любит, знали кого и знали, что это глупость и блажь, толку-то никакого. Но Алиска знала о чём-то другом и поэтому улыбнулась мечтательно и спокойно, точно бронзовый ангел, склонивший голову в недоуменном покое.

6.

Ну вот я и приехала. Ночи здесь не такие уж длинные. Это оттого, что вечера нескучные. А мои ночи будут совсем короткими, совсем. Всего-ничего осталось - найти, притянуться, проснуться рядом... Нет ничего, чтобы мне помешало найти, притянуться, проснуться рядом... Мы будем играть в четыре руки или - по очереди, пить кофе из одной чашки, выкуривать одну сигарету, наши одежды пропахнут смесью табака и чада готовки, наши волосы - запахом абрикосового повидла, наши тела - туманом Монмартра. Тем самым туманом, который выцедил из Парижа округло-вытянутую каплю Сакре- Кёра и водрузил на самой вершине холма.

3
{"b":"65314","o":1}