Виктория ОРТИ

Тапёр из блинной на Монмартре

Новый рассказ

1.

Алиска родилась узкоглазой коричневой девочкой с упрямой волоснёй и мерзким характером. Ей, видимо, на роду было написано заболеть пиелонефритом и валяться по больничным койкам. Запах детских пижам и взрослых врачебных халатов, постелей и пюрешки из столовки стали антуражем Алискиного детства, но - слава Богу, она научилась придумывать сюжеты сказок, разглядывая светотени на стенах палат. Больничные коридоры чередовались со школьными, врачебные осмотры - допросами учителей, запах таблеток - запахом мела и чернил в тетрадных линейках. Жизнь потихоньку приобретала смысл - тот непонятный смысл, о существовании которого Алиска и не подозревала, а только чуяла его присутствие. Будто воробей - весну.

Да она и была похожа на воробья - нахохлившееся чудаковатое дитя, не умеющее носить пионерский галстук и уродливо пахнущую форму. Дитя, не умеющее жевать докторскую колбасу или ириски, икающее от лимонада и сипящее от мороженого. Дитя безвременья под названием восьмидесятые. Дитя, пропитанное глупостью пейзажа, из которого вышли и мы - серых хрущёвок с непонятной надписью "Галантерея", последних судорог социализма и песен рыжеволосой монстры-менестрельши.

Алиска была нехороша из-за переизбытка нервной прелести, слишком уж смугла и вихраста, слишком уж непонятна и задириста. У неё не было друзей, тем более - подруг. Ну, разве что - рыхлая Софка, с которой тоже никто не дружил, они сбились в единое, чтобы не было так одиноко глядеть на пасмурное небо и прислушиваться к дождям.

Девочки росли, прожёвывали бутерброды с колбасой и голландским сыром, переживали школу, взросление, первые месячные, первые безответные влюблённости, - кому они были нужны, две никчемницы - худая и толстая, стесняющиеся своих слишком-худых-слишком-толстых ног.

Алиска умудрилась закончить школу без троек, Софка - похуже, она ведь была ленива, как все рыхлые подслеповатые девочки. Но ничего страшного, "уды" по физике и химии - почти банально. Они разбежались в разные стороны, отгуляв выпускной бал, на который Алиска притащилась в одинаковом платье с Аней Максимовой и поэтому пряталась за широкой Софкиной спиной до самого прощального прощания с орущей и непонятной кодлой подросших детей, упругим шагом идущих строить будущее. Но Алиска не имела никакого понятия об этом самом будущем, все её размышления о нём сводились к: а будет ли завтра дождь и а смогу ли я на старости полететь на Венеру и пожить в космической гостинице?

Алиске повезло - в институт не поступила. Поэтому целый год был подарен ей на отдых и наблюдение за жизнью Города, о котором она знала не так уж мало, но и не так уж много, ведь жилищем её была средней руки хрущёвка на Гражданке, а вовсе не роскошный дом старого фонда на Петроградской.

В метро разговорилась с милолицей молодой женщиной, познакомились, зацепились душами и подружились. На смену Софке пришла Женечка - стройная и густоволосая, пахнущая ландышем и вязаной кофточкой, умеющая заваривать чай и печь оладушки. Живущая в центре Города.

Они ходили в Эрмитаж и в Филармонию. Бегали на полуподвальные спектакли - смотреть на полуживых-полупьяных актёров, прятались от дождя под одним зонтиком, испуганно взглядывали на редких забияк, говорящих им "де-вочь-чки...".

Алиска открывала мир, в котором жили сфинксы и наяды, кариатриды и аркады, ветки на фоне Инженерного замка. Она познала Город, наобещала ему вечную любовь, любование, полёт Алискиной души - в объятия бронзового ангела, склонившего голову в недоуменном покое.

2.

Алиске исполнилось тридцать. Ну да, она отучилась в каком-то институте, название которого выговаривала с трудом и нехотя. Ну да, почки вроде бы работали, не сбивались. Врачи говорили рожайте скорее, Алиса Михайловна, и Алиску знобило. Рожать было не от кого. Не то, чтобы не от чего. Мама старела и сжималась, пытаясь высвободить дочери как можно больше жизненного пространства: воздуха, квадратных метров, нечастых солнечных лучей на стене. Надо бы не замечать этого, думала Алиска, очень уж нудно становится на сердце. Но время чапало себе, чапало - без оглядки на бывшую девочку, всё так же прислушивавшуюся к вечным дождям за окном.

Эпоха была не эпохальной - скучнейшее безвременье. Появлялись и исчезали герои, страна влюблялась в них и забывала предыдущих, магазины заполнялись непривычными товарами, комнаты - компьютерами и факсами, душа пустела.

Хотелось чего-то непонятно чего, даже и не семьи, а вот этакого-такого, чтобы мурашки перемешались с дыханьем, а душа - стекла бы в кончики пальцев, и гладила бы, гладила звучащую Вселенную. Что это и о чём это, Алиска не знала. Она прибегала к Женечке попить чайку и поесть вкуснятинки - вечных оладушек с клубничным вареньем. Поговорить о-том-о-сём, похихикать над одинаковыми сослуживцами, повздыхать над альбомом Ренуара, плечи и глаза, ну где он взял эти плечи и глаза...

Однажды Женечка позвонила Алиске и проговорила невнятным голосом Лиска, давай мотанём в Париж, Вадик спонсирует. Вадиком звалось существо мужского пола, мужского возраста и наклонностей, обожающее образ румяной и скромной курсисточки в лице Женечки и поэтому совершающее регулярные наскоки на нежную Женечкину плоть. Наскоки сопровождались пришёптыванием, свистящим дыханием, дрожащим подбородком и - в самом ненужном месте - долгими всхлипываниями, объяснениями в любви и жалобами на неудачную семейную жизнь. Ну, в общем, как всегда ...

Существо маялось комплексом Портилло. Нет-нет, не ищите в словаре, не перебирайте вереницы литературных персонажей, не надо. Комплекс Портилло всего лишь маета женатого мужика, любящего незамужнюю курсисточку и уверенного в том, что он портит ей жизнь. Переживает, но портит. Портит, но переживает. Почти как в Италии. В Италии, говорят, мужики не торопятся даже жениться. Любят итальянскую маму.

Комплекс этот порождает извилистую цепочку подарков. Конфеты для кисоньки. Колечко для кисоньки. Духи для кисоньки. Ну, а если котик не рухнул в безденежье в тех передрягах, от которых только ленивого не трясло в России, то можно и путёвку в Париж. Для кисоньки с подружкой.

Париж был мечтой - вечной и недосягаемой для советской женщины. А вот для постсоветской - правда, смотря какой, - досягаемой и временной, ибо на горизонте маячили Рим, Мадрид, Афины и Иерусалим. Лепота, только бы в предотъездной горячке не забыть купить блокнотик для заметок и только бы не лениться записывать для друзей корявые строчки о площадях, музеях, ресторанчиках, вперемешку с гид сказал, гид показал, гид рассказал... Да, и ещё - фотоаппарат. Пополнить альбомы радужными фотками всё тех же площадей, музеев, ресторанчиков, улыбающегося гида, гостиничного номера и витрины наимоднейшего бутика.

Алиска с Женечкой быстренько собрали захудалые чемоданчики, наманикюрились, сэкономили на педикюре (сапог - не босоножка), прикупили по палочке сырокопчёной колбаски и пачке галет и взлетели. Прямиком в питерское серое небо, оставив внизу барокко, шпили и бронзового ангела, склонившего голову в недоуменном покое.

3.

Декабрь в Париже не похож на декабрь в Питере. Слабоват. Всего лишь нежная изморозь ложится на асфальт, утренний иней тает в одночасье, воздух свеж, а солнце не заслонено снежными тучами. Полусапожки и брючки вполне уживаются с Парижем, перчатки и сумочка не индевеют от холода, а тепло и уютно прилегают к руке.

Алиска и Женечка гуляли по Парижу с утра до вечера. Женечка щебетала весенней птичкой, но Алиска насторожённо и упрямо всматривалась в этот город, не находя в нём ожидаемого: Сена оказалась узенькой речушкой, наподобие канала Грибоедова, мосты - мосточками, соборы - недорослями, даже дворцы - непонятно чем. Правда, продавцы каштанов радовали глаз, арабские мальчишки, заменившие клошаров галдели на варварском французском и оглядывали парижанок с головы до ног, то ли задумывая украсть часики, то ли придумывая форму груди.