Хэмилтон?

– Ага. А ты?

– Я в выпускном.

Он на класс впереди меня. Я изучаю его затемненную фигуру.

И тут я узнаю его. Я не знаю его имени, но знаю кто он. Его толстовка с

капюшоном должна была стать немедленной подсказкой, потому что он постоянно их

носит. Я слышала, как ребята в школе зовут его Мрачным Потрошителем, но не уверена, знает ли он об этом. У него нет опасной репутации за плечами, просто еще один

фриковатый изгой. Я не очень-то с ним знакома, но слышала о нем, примерно так, как

один изгой школы знает о существовании другого.

Я полностью подавляю свой внезапный страх и начинаю думать о других причинах, почему подросток может сидеть в темноте позади церкви.

– У тебя все в порядке? – спрашиваю я.

Он качает головой.

– Нет.

Он произносит это слово так просто, без всяких эмоций, что у меня уходит

мгновение, чтобы понять, что он ответил «нет». Его руки погружены в шерсть Текси, и она

прижимается к нему.

Я бросаю взгляд на свой мобильник, лежащий в траве.

– Хочешь, я позвоню кому-нибудь?

– Нет, не думаю.

Я сажусь в траву. Она холодная и почти влажная.

– У тебя что-то случилось? – тихо спрашиваю я.

Он медлит.

– Это довольно сложный вопрос.

В самом деле?

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я кому-нибудь позвонила?

– Уверен.

Мы какое-то время сидим молча. Текси положила голову ему на колени, шея под

его рукой. Его рука по-прежнему зарывается в ее шерсть, пока это не начинает выглядеть

так, будто она – спасатель, а он отчаянно цепляется за жизнь.

Наконец он поднимает на меня взгляд. Не знаю, как я это поняла – капюшон

сдвигается всего на пару дюймов.

– Ты веришь в Бога?

Честное слово, эта ночь не могла бы быть более сюрреалистичной. Я облизываю

губы и честно отвечаю:

– Не знаю.

Он не настаивает, о чем я беспокоилась.

– Есть строфа, которая мне нравится, – говорит он. – «Сомневающийся похож на

морскую волну, поднятую и гонимую ветром».

Я прищуриваюсь.

– Ты цитируешь Библию?

– Да. – Он произносит это так, будто это самая обычная вещь в мире. – Знаешь, что

мне в ней нравится? Мне нравится, что это заставляет сомнение выглядеть неизбежным.

Сомневаться нормально.

Я моргаю и прокручиваю эту мысль в голове. Она должна быть отталкивающей, но

почему– То не кажется таковой. Чувство такое, будто он делится частью себя.

Хотела бы я знать его имя.

– Мне тоже это нравится, – говорю я.

Долгий момент он ничего не говорит, но я чувствую, что он меня изучает. Я пялюсь

на него в ответ... ну туда, где, как я думаю, находятся его глаза. Мне нечего скрывать.

– Ты выяснила, откуда меня знаешь? – спрашивает он.

– Я видела тебя в школе.

– Ты что-нибудь обо мне знаешь?

Вопрос звучит грубее, чем должен был, что говорит мне о том, что его история

скрывает гораздо больше, чем просто тот факт, что он носит толстовки с капюшоном.

– Пока что все, что я знаю, это то, что тебе нравится сидеть у церкви и цитировать

Библию, – говорю я. – И это я выяснила за последние две минуты.

Он коротко усмехается, впрочем без всякой иронии.

– Почему ты спросил, верю ли я в Бога? – спрашиваю я.

Он строит гримасу и отводит взгляд.

– Иногда я забываю, насколько я похож на фрика, когда говорю что-то подобное.

– Ты не похож на фрика.

Он тянется в карман и достает сложенный лист бумаги.

– Я получил это письмо по почте и сидел тут, пытаясь выяснить, что делать.

Он не протягивает мне письмо, и я жду, пока он скажет еще что-нибудь. Когда он

молчит, я говорю:

– Не хочешь поделиться?

Он медлит, затем протягивает письмо. Я разворачиваю смятую бумагу, и темные

обрывки падают в траву. Я быстро прочитываю три короткие строчки и пытаюсь понять, почему они его огорчили.

Я снова смотрю на него.

– Кто-то послал тебе обгоревшее письмо?

– Это я сделал. Поджег его.

Я облизываю губы.

– Зачем?

– Потому что это письмо от моего отца. – Пауза. – Я не видел его десять лет. – Еще

одна пауза, более весомая. – По причинам.

– По причинам, – эхом отзываюсь я. Я изучаю его, пытаясь понять эмоции в его

голосе. Пытаясь понять, что могло сподвигнуть кого-то поджечь письмо человека, которого тот не видел десять лет. Сперва мне показалось, что это может быть гнев, потому

что какая-то его доля проскользнула в его тоне, но это не он.

Когда же до меня доходит, я удивлена.

– Ты боишься, – шепчу я.

Он вздрагивает, но не поправляет меня. Пальцы, теребящие шерсть Текси, сжимаются так сильно, что почти побелели костяшки.

Я задумываюсь о своей суперкритичной матери и отрешенном отце. Мы спорим, но

я никогда их не боялась.

«По причинам».

Внезапно он поднимается с травы. Он крупнее, чем я ожидала, высокий и крепкий, с широкими плечами. Он двигается, словно ниндзя – все движения тихие и плавные.

Глядя на него сейчас, я не могу представить, чтобы он чего-то боялся.

Но затем он говорит:

– Мне пора домой.

Он кажется немного напуганным, поэтому я удивлена, когда он протягивает мне

руку, чтобы помочь подняться. Он силен. Его хватка заставляет меня почувствовать себя

невесомой.

Как только я оказываюсь на ногах, он не двигается. Внезапный свет касается его

глаз и заставляет их сиять под капюшоном.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что увидела меня.

Затем он поворачивается, перебегает улицу и растворяется в темноте.

Глава 4

Рев

Четверг, 15 марта 7:02:08 вечера

От: Роберт.Эллис

Кому: Рев Флетчер

Тема: Ответ: Оставь меня в покое

И как это ты стал «Ревом Флетчером»?

Как бы то ни было, я рад получить от тебя весточку. Если бы ты хотел, чтобы

я оставил тебя в покое, то не стал бы вообще посылать мне сообщение.

Конечно же, он прав.

«Ты боишься».

Она тоже права. Это сообщение, кажется, только удваивает мой страх.

Не могу поверить, что показал ей письмо. Я уже на полпути домой, прежде чем

осознаю, что так и не узнал ее имя.

Она тоже ходит в Хэмилтон, но я даже не знаю, в каком она классе.

Не то, чтобы это имело значение. Я уже давно оставил всякую надежду на

отношения с девчонкой.

Я продолжаю думать о ее глазах. О том, как она смотрела прямо сквозь гнев и

нерешительность и пронзила меня насквозь всего двумя словами.

«Ты боишься».

А затем я доказал это, сбежав.

Я такой идиот.

Мой телефон вспыхивает сообщением. Это Кристин.

Я морщусь. Это Мама.

Я ожидал, что она станет меня проверять, потому что уверен, что папа рассказал ей, что я вел себя, как обиженный подросток после школы. Но к моему удивлению, она не

проверяет. Ну, не совсем.

Мама: Ты скоро вернешься домой? У нас срочное распределение. Я

подготавливаю все необходимое.

Я останавливаюсь посреди улицы.

Срочное распределение означает, что ребенку нужна срочная опека. Джефф и

Кристин подписаны на оказание опеки и помощи для детей и младенцев, так что к нам

часто поступают таковые. Некоторые дети остаются ненадолго – когда, например, родители попали в аварию или произошел несчастный случай, и требуется время, чтобы

определить, кто получит опеку. Некоторые остаются дольше – например, когда мать

оказывается арестована или проходит реабилитацию. Последний ребенок, который у нас

был, остался на девять месяцев. Свободная комната стояла пустой меньше недели, но она

никогда не пустует надолго.