Он не просто умер — он умер только что. И как у того парня из похоронного бюро и у людей, которых описали Сэм и Уилл, на губах у мужчины несколько сгустков крови.

— Он приходил на пристань ловить рыбу, — говорит Лют. — Я не видел его несколько недель. — Лют осматривает землю, затем указывает на следы, ведущие от тела куда-то в туман. — Вопрос в том, кто из сегодняшних бунтовщиков это сделал?

— Никто, — я проглатываю комок в горле. — Думаю, его унесла болезнь. — Я встаю и отхожу от тела. — И я думаю, кто-то посадил его здесь, потому что не знал, что еще делать.

Лют смотрит на меня. Я не говорю ему, что знаю это по крови вокруг рта, по тому, как сократились мышцы тела под моими прикосновениями — а он не спрашивает. Он просто кивает.

— Я отнесу его в лабораторию твоего отца.

— Не без перчаток, — я смотрю на туман, а потом на вершину холма впереди, где тускло светят праздничные огни поместья. — А к тому времени, как мы вернемся, что-то другое заберет его.

Словно в подтверждение моих слов сквозь мрак просачивается запах серы.

Я поджимаю губы и смотрю на Люта, и его глаза говорят тоже самое — нам нужно уходить. Но вместо этого он произносит:

— Держись, — и исчезает на тридцать секунд в тумане в том направлении, откуда мы только что пришли. Когда он возвращается, в его руках грязное полу разорванное одеяло, которым он накрывает грудь и лицо мертвеца. — Видел, как оно зацепилось за столб. Может это кто-то из бунтовщиков, но все же… — он выпрямляется и не глядя на меня говорит. — Каждый имеет право на немного уважения. Я сообщу о нем констеблю на обратном пути.

Я моргаю и смотрю на него — на человека, который не боится находиться рядом со смертью, мертвыми телами и упырями, и который даже не вздрагивает, отдавая им должное.

Я жду, когда он поднимет глаза и кивнет, что готов, а затем, не говоря ни слова, поворачиваюсь, и мы идем по переулку к моему дому.

Его шаги в два раза длиннее моих и вскоре мы уже далеко от тела, я ускоряю свои шаг, чтобы идти вровень с парнем с напряженными серыми глазами и постепенно усиливающимся напряжением. Я до сих пор слышу, как толпа внизу скандирует протесты и призывает чуму на членов парламента и их семьи.

Аллея переходит в переулок, и мимо трусцой пробегает несколько человек, но их освещенные фонарями лица полны не только ярости, но и страха.

— Как ты думаешь, они пойдут за членами парламента в Верхний район? — спрашиваю я.

Лют оглядывается, затем качает головой.

— Скорее всего, они уничтожат пару портовых предприятий и лягут спать. Особенно, когда осознают, что хищники вышли. Они так поступают только потому, что чувствуют себя в ловушке и хотят быть услышанными, но они не зайдут так далеко, чтобы испортить праздник равноденствия. Они подождут, пока все закончится, чтобы оказать реальное сопротивление — хотя парламенту стоило бы отложить решение на какое-то время, на всякий случай.

— А ты? Что ты собираешься делать?

— Ты об ограничении? — его губы кривятся, когда он смотрит на булыжную мостовую перед собой. — Судя по бумагам, что я видел, это довольно серьезно. Я не знаю, как кто-то сможет прокормить семью с разрешенными квотами.

Он не сможет обеспечить свою семью? Я смотрю на него.

— С мамой и братом все в порядке?

Его глаза выражают удивление.

— Они еще не знают об этом, — тихо говорит он и продолжает идти.

— Правда в том, — добавляет через мгновенье, — что Бен откатился назад на несколько шагов назад после растяжения лодыжки в прошлом месяце. Большая часть одежды с рукавами вызывает у него раздражение кожи, а это значит, что они с мамой сидят дома большую часть времени.

Меня передергивает из-за его слов. Из-за них троих. Его брат родился с разумом, который работает не так, как у всех — он словно пятилетний в четырнадцатилетнем теле. Но это значит, что у него много потребностей, которые требуют постоянного внимания их матери.

— Я попрошу отца зайти, проверить, как он.

Ответ Люта так тих, что едва слышен прежде, чем растворяется в ночи.

— Спасибо.

Когда мы подходим к дому, он не поднимается по разбитой каменной дорожке. Просто останавливается и ждет, засунув руки в карманы, а его смущенный взгляд устремлен всюду, кроме моего лица, хоть я стою в семи дюймах от него в густом тумане, настолько плотном, что шумы, огни и все вокруг нас исчезает. И на мгновенье мир состоит только из нас двоих, нашего дыхания и многозначительной тишины. Он держит руки в карманах и внимательно рассматривает свои туфли, словно они вдруг стали очень интересными.

Я снимаю его куртку и возвращаю ее. Он принимает, не произнося ни слова. Затем кивает.

— Спокойной ночи, мисс Теллур, — и поворачивает обратно к дороге, направляясь, домой.

— Лют.

Он останавливается в шести футах от меня. Смотрит на меня своими глубокими, как океан глазами. И спокойно ждет, пока я обдумываю свои слова.

И вдруг я осознаю, что стою в разорванном платье с покрытой мурашками кожей перед парнем-рыбаком, который совсем не похож ни на Винсента, ни на Жермена, ни на кого-нибудь из них, а все вокруг — словно море, а у него растрепанные волосы и серые горящие глаза на не очень привлекательном лице.

— С тобой все будет хорошо сегодня — в тумане?

Он слабо улыбается.

— Всегда.

Я сглатываю.

— Я знаю, ты разберешься. Я имею в виду, рыбалку. Но спасибо. За то, что помог мне сегодня.

Он открывает рот, словно хочет что-то добавить. Может рассказать о том, что внезапно проявилась на его лице. Это вызывает во мне странный голод, который словно усиливается рядом с ним сегодня.

Вместо этого, он просто наклоняет голову и поворачивается, чтобы уйти, но стук копыт и колес останавливают его. На мою улицу выезжает карета, громко грохоча по камням, гальке и выбоинам. В поле зрения появляются две лошади, за которыми следует красивая черная карета. Это не Селени, но какой еще Верхний приедет сюда сегодня?

— Эй, — окликает кучер лошадей и карета останавливается прямо передо мной, в то время как Лют возвращается, чтобы встать позади меня, а затем занавес на окне отодвигается.

Лицо мистера Кинга смотрит на нас. Позади него — Винсент. Я замечаю удивление и вспышку раздражения в глазах Винсента, в то же время чувствую, как напрягается тело Люта. У меня внутри все обрывается. Я обхватываю себя руками и выдыхаю:

— Добрый вечер, мистер Кинг.

— Мисс Теллур, — говорит отец Винсента. Его лицо застывает, пока он оценивающе оглядывает картину. Могу себе представить, что он об этом думает. — Мой сын был обеспокоен Вашим поспешным уходом сегодня вечером и хотел убедиться, что вы благополучно добрались домой. — Его взгляд метнулся к Люту. — Похоже, что это так.

Я облизываю губы.

— В порту сегодня были некоторые волнения, — говорю я, словно добавление разумных объяснений могли бы успокоить подозрения, омрачающие выражения лиц Винсента и его отца. — Мистер Уилкс оказал мне помощь в борьбе с хулиганами.

— Понятно, — он шмыгает носом, словно пытаясь понять, лгу я или нет. — Винсент сказал, что Вы рано ушли, чтобы продолжить изучение болезни матери. Я знаю, он верит в работу, которую Вы помогаете делать своему отцу, и я лишь надеюсь, что его прогрессивная позиция не станет прискорбной. Ну, ночь холодна, и, видя, сколько неотесанных персонажей вокруг… — он щурится, и хотя не смотрит на Люта, все и так понятно. — Я предлагаю вам зайти внутрь.

— Отец, думаю, было бы разумно…

Отец Винсента качает головой, чтобы заставить сына замолчать, затем стучит по карете и закрывает занавеску.

Как только они отъезжают, я поворачиваюсь к Люту.

— Лют, я…

— Мистер Кинг прав, мисс Теллур. Вы не должны делать того, о чем Вы или ваш друг будете жалеть.

Я моргаю. Его тон и поведение полностью изменились до отчужденности, граничащей с холодностью. Я оглядываюсь и снова смотрю на него. Что случилось?

Прежде, чем я успеваю объяснить, что Винсент не совсем мой друг, тем более не пара, и если уж на то пошло, я даже не знаю, о каком сожалении они все говорят, как у старой миссис Менч загорается свет, и она высовывает свою голову из окна.