— Да, он принимает пациентов. И с недавнего времени его работа включает в себя исследования по лечению этой болезни.

— Ах, да, — пожилой человек поворачивается к своим коллегам.

— Недавно появившаяся калечащая болезнь. Она проявляется медленно и атакует нервную систему, оставляя человека парализованным, пока не остановятся его сердце и легкие. Это интересный феномен, который, увы, кажется, влияет только на бедные районы Калдона.

— Из-за отсутствия личной гигиены, без сомнения, — говорит один из членов парламента, а отец Винсента кивает, словно это обычное дело. — Университет уже начал ее изучать?

— Только для того, чтобы убедиться, что она не представляет угрозы.

— Но это растущая угроза, — говорю я. — Она проявляется все чаще, а симптомы заметны уже в течение нескольких недель, а не месяцев.

— Да, ну, всегда есть свои особенности. Но по сравнению с длинным списком других проблем, которые постоянно предстают перед нами, эта наименьшая, — член совета парламента мягко улыбается мне, затем поворачивается к остальным.

У меня отвисает челюсть. Как они могут относиться к этому так небрежно?

— Люди умирают. Моя мама умирает от этого.

Отец Винсента смотрит на него с грустной улыбкой, но молчит, когда член парламента поворачивается ко мне и говорит:

— Наш университет обсуждает образовательную инициативу, чтобы научить портовых людей правильной санитарии следующей весной. Я надеюсь, это немного утешит вас.

Я смотрю на него. Он серьёзно? Я выступаю вперед.

— Вы не понимаете… — но лоб дяди Николаса раздраженно морщится.

— Вот почему мы взяли на себя бедную Рен, — говорит он. — Чтобы она получила хорошее образование в высшем обществе и была порядочной. Если бы она была более склонна к определенным вещам, она бы уже поймала неплохую рыбку. Не так ли, дорогая? — он одаривает меня натянутой улыбкой, которая на самом деле намекает, что мне пора бежать искать Селени.

Моя голова и грудь готовы взорваться. Я хочу поспорить — сказать, что болезнь не имеет отношения к санитарии, учитывая, что поражает на клеточном и нервном уровне. Сказать, что они знают о ней недостаточно, поскольку она новая, а если бы они на самом деле изучили ее, то, по крайней мере, знали бы, что хоть эпидемия и возникла в Нижнем Порту, она вполне может распространиться. На самом деле, недавний вызов Па в Верхний район, говорит, что это уже началось.

Я хмурюсь. Может, если бы мы поместили маму в клетку, как те чучела птиц, эти люди уделили бы ей больше внимания. Может, они заметили бы ее.

Но я стою молча, потому что, если скажу еще что-нибудь, то повышу голос и расплачусь, а их интеллигентное безразличие обернется для меня лишь смущением.

— Вы хороший человек, Николас. А вам, мисс Теллур, повезло, — сердечно говорит один из мужчин. — Не у всех есть такая возможность. Я думаю, из этого выйдет что-нибудь хорошее.

Я смотрю на него. Затем просто расправляю плечи и тихо отвечаю:

— О, не беспокойтесь. Будет.

Делая еще один реверанс, я выхожу за двери прежде, чем мои дрожащие колени подогнутся, и делаю глубокий вдох, чтобы собраться с силами, найти Селени и сказать ей «Спасибо за вечер, а сейчас я иду домой».

Один из членов парламента бормочет:

— Я удивлен, что кто — то разрешил ее отцу лечить их после того, как его псевдо эксперимент с университетским оборудованием убил ту женщину.

Я останавливаюсь у стены в полутемном коридоре и дважды моргаю, чтобы отогнать жар, яростно заливающий глаза, и слова, готовые вылететь изо рта. Мой отец никого не убивал. Миссис Симс все равно умерла бы. Отец просто позволил ей надеяться на эксперимент, который, как он говорил, вряд ли сработает. По крайней мере, она умерла с чувством, что у нее был выбор — и что кто-то готов продолжать бороться за нее. Даже, если это был смотритель морга. И даже, если он не имел на это права.

— Ваша племянница очень воодушевленная, — приглушенно говорит мистер Кинг.

— Да, — говорит мой дядя. — Жаль только, что яблоко упало недалеко от дерева родителей.

Я, прикусывая губу, отгоняю дрожь. И начинаю идти. Не хочу слышать, что на это скажет мистер Кинг.

Я прохожу ровно пять шагов, когда дверь в кабинет дяди захлопывается за мной с мягким, решительным стуком. Я сжимаю челюсти и продолжаю идти, когда от сквозняка одна из дверей впереди тихо скрипит и открывается. Она приоткрывается достаточно, чтобы выпустить полоску света и новые голоса.

Я замедляюсь. Это комнаты моего дяди, больше здесь никого не должно быть. Может это Селени? Я тихо подхожу к просвету, кладу руку на ручку и прислушиваюсь, нет ли там ее или моей тети.

Их нет. Смесь мужских голосов, возбужденно шепчущихся о соревновании в Лабиринте. Один из них смеется и становится так холодно, что тепло на мгновенье покидает стены.

— Мы быстро уложим всех, чтобы у них не было времени предупредить других игроков.

— Но если мы уберем слишком многих, разве это не будет выглядеть очевидным, Жермен?

Жермен? Я холодею и отдергиваю руку. Что они там делают?

Подойдя ближе, я заглядываю в комнату, через узкую щель. Видно только трех парней — Жермена, Рубина и еще одного, с которым я познакомилась ранее, но не знаю его имени. Лица двоих последних раскрасневшиеся и растерянные. У Жермена — серьезное и сосредоточенное.

— Это соревнование, — рычит он. — Если Холма не устраивает, как мы играем, то пусть не устраивает это. Но он не может просеивать лучшие умы в Калдоне и рассчитывать, что они будут играть в рамках правил.

— Но то, что ты предлагаешь, может навлечь на нас неприятности, — шипит безымянный. — Ты же понимаешь, что мы можем убить людей.

У меня по спине бегут мурашки. Убить людей. Я заглядываю в щель и вижу, что Жермен насмешливо смотрит на говорящего парня, потом на кого-то за пределами моей видимости.

— Добро пожаловать в новую игру, мальчики. Она такая, какая есть. Хотите победить? Должны рискнуть. Просто, если что-то случится, убедитесь, что это выглядит, как несчастный случай.

Каждый мой нерв парализован. Это странно. И далеко от победы над Холмом в его собственной игре. Он поднимает все совершенно на другой уровень — с целью навредить.

Щорох за моей спиной заставляет меня резко подпрыгнуть, и я ловлю себя на мысли, что хватаюсь за ручку двери, когда разворачиваюсь. Голос звенит, как бой часов.

— Какие негодяи, любят нечестные ловушки. Представляете, каково соревноваться с такими?

У меня перехватывает дыхание, когда я отхожу от комнаты и оглядываю коридор, но вижу только пустоту. Пока мой взгляд не упирается в стену в двенадцати футах от меня, где, полностью скрывшись в темноте, стоит пожилой мужчина и наблюдает за мной. По его таинственному выражению лица у меня возникает подозрение, что только что прервала что-то вроде романтически — гериатрической встречи. Я стараюсь не представлять себе ничего такого, но оглядываюсь в поисках дамы.

К счастью, ее нет.

Он машет на закрытую дверь в кабинет дяди и продолжает говорить, словно мы прервались на середине разговора.

— Или хотя бы быть в парламенте с этими пожилыми людьми, — он наклоняет голову. — Проблема, моя дорогая, должно быть в санитарии, — его голос идеально имитирует голоса политиков, затем он щелкает пальцами и смеется. — Боже мой, сколько мнений от самоуверенных людей. — Он подносит к губам трубку и затягивается, но дым не идет.

Я смотрю на трубку, потом в его лавандовые глаза. Она не зажжена. Он друг дяди Николаса? И давно он здесь? Я обращаю внимание на морщинистое лицо мужчины, на седые бакенбарды, намекающие на озорство, под великолепными бровями, которые кажутся почти нереальными. Кроме того, его кустистые волосы, дополняются довольно пестрым костюмом, который великолепно сливается с гобеленами по обе стороны от входа, в проеме которого он стоит.

Я расслабляю плечи.

Он перестает хихикать и стучит по трубке прежде, чем с любопытством посмотреть на меня.

— У Вас есть имя, девочка?