Хелен нетерпеливо теребила краешек своего голубого платья, выжидая когда же закончится его речь, но Олаф все продолжал и продолжал, не стесняясь привирать, для красного словца.

   - Как только вы вошли в эти двери своей плывущей походкой, сердце его выскочило из груди. Он влюбился в вас! Вот прямо так, взял и влюбился. И теперь только вы одна можете мне помочь. Только взгляните на него своими сверкающими глазками. Без вас он ведь совсем зачахнет. А как он на медведя?-то будет охотиться, если совсем зачахнет? Правильно - никак! И всё на том, он зачахнет и перестанет быть лучшим охотником на деревне. Погодите, погодите же! Только посмотрите на него, какой он молодчина! О! Он допил кувшин. Эй, корчмарь, еще браги на двоих!

   Фьёл наблюдал за всем происходившим с расстояния своего стоявшего в дальнем углу стола. Он видел, как девушка отстранённо нахохлилась, точно птица, оказавшаяся вдруг на морозе, когда его пьяный приятель подошёл к ней, и как продолжая выслушивать его бессвязную речь она всё больше и больше вытягивалась, расправляя плечи, как-бы возвышаясь над ним и надо всеми его мелочными словами. Как она поправила вплетённую в свои мышиные волосы белую ленту, и как, наконец сдалась своему бойкому подвыпившему собеседнику и оглянулась на Фьёла. Во взгляде её диковато-зелёных, по-щенячьи о чем-то умолявших глаз, ему вновь почудилась та дикая кошка, которую он, заливая брагой, упорно пытался прогнать из своей головы.

   Принесённый Олафом свежий кувшин Фьёл вылакал в одиночку, после чего они заплатили за еще один, последний, и долго по-братски передавали его из рук в руки, отпивая прямо из горла. Когда они, покачиваясь из стороны в сторону, вышли из кабака, на улице уже стояла глухая ночь. Об охоте не могло быть больше и речи, но оно и к лучшему: пепельно-белая кошка наконец ушла из его головы, унеся с собою из всю тоску, и до утра больше не возвращалась.

   V

   Закончив свои дела с корчмарём, остаток вечера Хель провела продолжая бегать от одного двора к другому, в точности исполняя указания матушки. Как и все остальные друиды, она готовила деревню к предстоявшему накануне празднику, не жалея на это собственных сил. Нужно было пошить ленты, для украшения холма, договориться с корчмарём и другими мастеровыми об угощениях, в конце концов постирать и придать пригожий вид собственному праздничному сарафану, чтобы выйти завтра гулять вместе со всеми. Так что в течении дня она не на минуту ни останавливалась, чтобы передохнуть.

   К позднему вечеру все приготовления были наконец завершены, и девушка поспешила вернуться к себе домой, чтобы поскорей выбросить все эти дела из головы. Нечто личное тревожило её уже второй день, с тех пор как обернувшись кошкой она повстречала в лесу молодого охотника. Сколько бы она не пыталась выкинуть это из головы, как сильно не старалась заглушать это в себе, ровным счётом ничего не могло ей помочь.

   Впервые увидав её кошачье обличие, Фьёл не испугался её как дикого зверя, не попытался прогнать её, и даже не поспешил язвительно заметить как белой вороной её шкура бросается в глаза среди этих лесов. Совершенно напротив, он назвал её добрым словом. Назвал прекрасной. Но знай, кто стоял перед ним на самом деле, он никогда бы не проронил подобных слов.

   "Оборотень" - вот единственное подходящее слово, которым себя она сама называла.

   Чего прекрасного могло быть в запретном и позорном облике зверя? Все, кого она знала, все, кого она любила, только и хотели от неё, что навсегда оставаться человеком. Один лишь Фьёл, охотник нацеливший, и приготовившийся пустить в неё стрелу, лишь он один назвал её тёплым словом. И сколько бы Хель не пыталась, она не могла погасить в себе разожжённого этим словом огня.

   "Может ли кто-нибудь любить это кошачье обличие?" -,задала было она волновавший до боли вопрос, но тут же, будто отдёрнув руку от разгоревшегося огня, сама себе и ответила: юноша принял её за воплощение Лесного Духа. Знай он, кто стоял перед ним на самом деле... - "Нет, нет. Ничего хорошего в этом позорном обличье нет."

   - А потом он пришёл ко мне, и признался, что хищен до лёгкой добычи, - вертя в руках увядавший васильковый венок, прошептала она сама себе.

   "Всё правильно, - ответил ей внутренний голос. - Сама ведь ты давно перестала бороться за свою судьбу. Кто же ты теперь, если не лёгкая добыча."

   Время близилось к полуночи, в домах тушили свет, а растущий месяц изо всех своих сил пробивался сквозь синеватую пелену, медленно опускавшуюся в долину с заснеженных вершин горного хребта. По улицам стояла тишина. Сварливые собаки уже улеглись, а ночные птицы только начали отходить от своей дневной дрёмы, беззвучно носясь туда-сюда в поисках пропитания. Уморённые приготовлениями жители, в предвкушении грядущего праздника, давно уже спали по своим домам или уже ложились, и лишь один-единственный человек, грузно перебиравший своими точно одеревеневшими ногами по пыльной дороге, наперекор отдыхавшему миру спешил по неотложному делу. Он подошёл к одному из домов с черепичными крышами и не теряя времени постучал в дверь.

   Хель встрепенулась, спрятав дубовый венок и отложив вместе с ним свои размышления. Настойчивый стук, раскатисто разносившийся по всему дому, не думал прекращаться, и вскоре, задремавшая перед камином матушка, очнулась от объявшей её после дневных хлопот дрёмы и поспешила открывать. На пороге стоял Верховный Друид, и домовой дух, признав своего создателя, гулко скрежетал по стенам, приветствуя его в столь поздний час.

   Матушка отворила дверь и удивлённо оглядела гостя.

   - Что-то не так с праздником, Старейший? - взволнованно спросила она.

   - Нет, празднество здесь не при чем, к великому для обоих нас сожалению. Однако этот разговор не потерпит чужих ушей. Разрешите войти? - поспешно ответил ей старик и, оставив в прихожей накидку, прошёл в большую комнату, освещённую одними лишь плясавшими на тлеющих углях язычками пламени.

   Устроившись на свободном, стоявшем перед очагом кресле, и оглянувшись по сторонам прежде чем начинать, он прошептал несколько неясных слов, и, точно превозмогая неведомую силу, властно сжал едва поддававшуюся ладонь в кулак. Домовой дух вдруг всхлипнул, цепляясь за половицы из последних сил, и тут же затих. Теперь никто больше не мог подслушать их разговора, кроме Хель, прятавшейся за дверным проёмом в соседней комнате.