По деревне пахло свежими берёзовыми листочками, луговой мятой, васильком и какой-то ещё дикой травой, которую девки сплетали в праздничные венки; пахло дымом да коптящейся телятиной, пахло накрахмаленной одеждой. Мужики разводили костры, и тут же прыгали через них, раздеваясь по пояс. Бабы тут да там кружились хороводами, ребятня просила у родителей денег на леденцы и пряники, девки кто помладше собирались вокруг костров, плели венки и гадали, кто постарше - вместе со всей остальной холостой молодёжью наряжались в свои лучшие, расшитые красной тесьмой наряды, и, разделившись на два противоположных кружка, красовались друг перед другом кто во что горазд.

   Фьёла, как молодого и по-прежнему холостого молодца ожидали видеть в одном таком наполовину уже собравшемся кружку, которым уже во всю заправлял Олаф. С самого утра весёлый и успевший уже раскраснеться, он с нетерпением всем говорил, что его приятель вот-вот уже придёт, и тогда всё решится. В ответ все перенимали довольную улыбку, не покидавшую его лица, и кивали, хотя никто пока толком и не знал, что это было за "всё" и почему оно должно было решиться.

   Самому же молодому охотнику грядущий день не предвещал ничего, кроме головной боли. Фьёл поднялся с кровати, дивясь тому, что что целый и невредимый чугунок на его плечах гудел не меньше, чем звонящий после сильного удара колокол. Мир вокруг непрестанно кружился и покачивался, точно корабельная палуба, мужающаяся перед надвигавшимся штормом. Однако, не смотря на всё это, мысли в его голове оставались на удивление чисты и планомерны, пускай и тянулись вязко и неспешно, как свежий, только что собранный медок. Самой его волнующей из них было внезапное, хотя и ожидаемое осознание того, что к назначенному сроку он - тот, кто гордо называл себя лучшим деревенским охотником - так ничего и не поймал.

   "А ведь всё эта белая кошка виновата!" - жужжало и роилось в его голове, - "Это всё она вскружила тебе, молодцу, голову, и ты потащился за ней как за юбкой вместо того, чтобы заняться делом!" - Эти и подобные им мысли были неприятны, но сколько бы Фьёл не пытался отогнать их у него ничего не выходило по одной простой причине: они не были неправдой.

   Столько сил было потрачено, чтобы сначала добиться уважения старших братьев и вечно чем-то недовольного отца, а потом и расположения деревенских. Сколько времени он провёл в гордом одиночестве в лесах, оттачивая охотничье мастерство и тайком изучая звериные повадки. А сколько стрел он выпустил, потерял или сломал, прежде чем рука его не приноровилась метить точно в цель. С детства ему хотелось, чтобы люди услышали о нём, чтобы его узнавали на улицах и ставили в пример другим. И только его начали признавать, только он начал привыкать к невеликой, но всё же какой-никакой славе, только он начал думать, что дело уже в кармане, как это всё вдруг пошло коту под хвост.

   Фьёл усмехнулся: "Не коту, а Кошке..."

   Сегодняшний день не предвещал ему ничего, кроме головной боли. Нужно было куда-то идти, объясняться перед всеми, да ещё и отдавать Олафу отличный наградной лук, к которому молодой охотник давно уже привык как к собственному.

   "А ведь ещё нужно бы придумать какое-то оправдание. Не рассказывать же правду всем на смех..."

   VII

   Хель в этот не суливший ничего хорошего праздничный день проснулась ещё ранним утром, застав за окном белёсую предрассветную пелену, однако с тех самых пор практически не покидала своей комнаты, лёжа на кровати и горюя над своей незавидной участью, которую на следующий день должен будет решать Совет.

   Но окружающий мир не разделял её тоски. К полудню, спрятанное за покрывалом облаков небо начало проясняться. Солнце застенчивыми лучами заглядывало в её окно, и, отражаясь в висевшем против кровати зеркале, робко плясало по выбеленному потолку стайкой солнечных зайчиков.

   С улицы то и дело доносились радостные крики проносящейся мимо ребятни, мерный говор спешащих на праздник взрослых или шебуршание накрахмаленной одежды. Каждые полчаса кто-нибудь, поскрипывав калиткой, непременно приходил проведать её и, стучась, вырывал девушку из своих унылых размышлений. Тогда она поднималась, шла в прихожую и, едва приоткрывая дверь, чтобы не показать своего заплаканного лица, сухо отвечала, что она пока занята и присоединится позже, когда закончит с одним очень важным делом.

   Никакого дела у неё не было, и, возвратившись в свою комнату, она сворачивалась на кровати в прежнюю позу, прижимая колени к грузи.

   Ко второй половине дня ей стало лучше. Слёзы закончились, а настроение, вторя видневшемуся из-за окна краюшку неба, начало проясняться. Мысли обо всех ожидавших её наказаниях мало-помалу расходились, слёзы подсыхали, и красные разводы вокруг глаз постепенно исчезали: скоро можно было показаться на людях.

   Сначала она вообще не собиралась идти на праздник, как, впрочем, и заниматься чем-либо ещё, прежде чем Совет решит её участь. Но потом она вдруг подумала, что её отсутствие непременно заметят, сочтут за неуважение к традициям, и обязательно припомнят на суде. Углублять свою и без того уже глубоко вырытую могилу казалось ей крайне нехорошей затеей. Нехорошей настолько, что это окончательно перевесило чашу весов, наконец заставив девушку подняться с кровати, в первый раз за день вздохнуть полной грудью надеть бережно оставленный матушкой расшитый красный сарафан. К тому же - размышляла Хель - если её и правда изгонят из деревни, то на празднике она, по крайней мере, успеет украдкой налюбоваться на Фьёла и навсегда оставить в своей памяти эти тёплые воспоминания о нём.

   К концу дня, когда жаркое летнее солнце наслаждалось последними часами, оставшимися от самого длинного дня в году, и уже клонилось к горизонту, Хелен на радость всех, любовавшихся её хорошеньким, не пропускавшим наружу всё то, что творилось у неё на душе, личиком и в особенности на радость холостяцкого кружка парней, которым теперь было за кем приударить; отринув неуместною на этом празднике печаль, уверенными шагами выбралась из дома и направилась ко всем остальным.

   Собравшаяся на холме нарядная молодёжь постепенно сходилась парами, шла на луг и зачем-то там толпилась. Найти среди них людей, которых Хель называла своими друзьями, не составило особого труда. Неразлучные Кара и Нора стояли в центре редеющего девичьего кружка, а Свен вертелся поодаль, доблестно оберегая своих сестёр от непрошенных женишков.