«Приятного аппетита. А можно поговорить с Н. Рубиновым?» – спросил я. «Привет! Садись рядом!» – совсем по-чапаевски ответил хозяин. Я присел на стул несколько поодаль от стола. «Мурцовку будешь?» Я вежливо отказался. «Напрасно. Исконно русская еда. А ежли ты насчет романа, так его сейчас нет. Весь роздал людям. Читают…» – веско добавил он, доедая свой экзотический ужин. «Мне главное – что народ скажет. А не эти говнюки-критики», – презрительно поморщился он и отставил пустую тарелку на тумбочку. После этого навел порядок на столе, смахнув крошки на пол, и жестом пригласил меня поближе: «Выпить хошь? Обратно, зря. Нет, паря, водочка-то оно вернее будет. Я эту южную кислятину не люблю. Особливо белую – моча мочой». «Моча молодого поросяти. На третьем месяце беременности», – уточнил он и рассмеялся. «Не будешь? Ну, как хочешь, – он оторвал кусок газеты, скрутил из нее затычку, аккуратно укупорил бутылку и поставил в тумбочку. – Ну, что ж, давай знакомиться, раз пришел. Николай. Закуривай», – достал он пачку «Беломора». «И не куришь? Больной, что ли? Нет? Значит, не служил. В армии хошь – не хошь, а закуришь. Перекур для кого? Для тех, кто курит. Остальные копают. От забора и до обеда», – рассмеялся он. «А есть еще такой анекдот: “– Рядовой Петров, возьмите лом и подметите плац. – Товарищ старшина, разрешите метлой – так будет и чисто, и быстро. – Мне не надо, чтобы чисто, и не надо, чтобы быстро. Мне надо, чтобы ты задолбался!”» Он снова захохотал и с удовольствием затянулся. Крепкий запах «Беломора» несколько облагородил суровую атмосферу комнаты. «Здоровье бережешь? Ну, давай-давай! Кто не курить и не пьеть, тот здоровеньким помреть», – тепло пошутил он. Народность его речи выражалась также в полном игнорировании рода существительных: «Кино хреновая!» «Как я начал писать? Поначалу сомневался. Думал – куда мне до большой литературы! А потом понял: не боги горшки обжигают. Есенин особенно помог – народный поэт! Придал силы. Толстой и Горький тоже в народ ходили. Да и кому жизнь-матушку знать, как не нам? Кто от сохи, от станка, от трансформатора. Сам-то я тут электриком. Пока на литературный Олимп не залез, по столбам лажу, – пошутил он. – Да сверху оно виднее. Хоть и на столбе сижу, а от земли не отрываюсь. Как эти зажравшиеся “письменники”. Я всегда с народом, в гуще жизни. С людьми общаюсь, приглядываюсь, прислушиваюсь. Сильно обогащает. Отгадай загадку: с когтями, а не птица – летит и матерится. Ни в жисть не угадаешь! Электрик со столба упал!» – расхохотался он. «Ты-то сам, инженер, поди? Можешь не отвечать – и так видно. А я инженер человеческих душ. Это покруче будет. Я каждого насквозь вижу. Мне палец в рот не клади – враз откушу! Что, испугался? – народный писатель явно находился в хорошем расположении духа. – А я тоже в институт было поступил, в экономический. После армии, по направлению. А потом бросил это дело. Достали они меня там, особенно английским. Я с малолетства прикипел к родному языку, мне ихний без надобности. Ну, малость, конечно, знаю. Они, за границей, когда встречаются, говорят: “Хэллоу! Бизнес – уик?”, что в переводе означает: “Привет! Делаете ли вы свой бизнес?” А когда говорят: “О, вэри, вэри матч!”, это значит: “Приходите завтра на матч”. А она прямо с первого урока начала по-ихнему булькать, я и сижу дурак дураком. Так и не стал ходить – на кой оно мне надо? Ну, она мне потом – незачет. Мол, в первый раз вас вижу, занятия не посещали. И по другим предметам стали доставать. Ну, плюнул и ушел. Да ну их! А может, оно и к лучшему. Забивали бы пять лет голову всякой мутью, и что? Был бы сейчас инженером, как ты. Вас теперь как собак нерезаных. Куда ни плюнь – в инженера попадешь. На кой вы нужны?» Я вспомнил предостережение о правдолюбии писателя, частенько переходящем в мордобой, и сдержался. Между тем литератора потихоньку развозило. Его речь становилась все более бессвязной: «Только не надо! Не надо делать вид, чувак. Какой? Не надо делать вид, что ты умный… Да нет! Не в этом дело. А в чем? Если бы я знал! Я бы ездил на белой “Волге”… Только не надо! Не надо делать вид…» и так далее. Наконец он махнул рукой, свалился на койку и захрапел.
На следующий день обсуждали детали этого визита:
– Да, мужик серьезный. На мелкой козе не подъедешь…
– Обошлось без кулачных аргументов?
– Он нахлебался тюри и был в благодушии. Оказалось, он тоже учился на экономическом. Правда, как и ты, ничего не закончил.
– Вот она, мудрость народная! В лишних знаниях не нуждается. Бережет мозги для более важных дел. А как тебе сама обстановка?
– Истинно творческая. Просто дух захватывает! Еле отдышался. Но что меня удивило, так это полное отсутствие в комнате книг.
– А он объясняет это ненадобностью: «Классику я читал. А нынешние, что ли, пишут лучше? Нет. Так на кой они нужны?»
– Довод весомый. Трудно возразить.
– Ну что, проникся сермяжной правдой?
– Насквозь. С непривычки в зобу дыханье сперло.
– А мне вспомнилась родная казарма, пропади она пропадом!
– А мне пришла на память фраза из какого-то исторического романа: «Господа, недавно побывал в солдатском блиндаже. Воняет так, что просто даже удивительно!»
– Это была предреволюционная атмосфера. Аромат эпохи, так сказать. Но господа офицеры поняли это слишком поздно.
– А ведь Н. Рубинов постоянно живет в таких экстремальных условиях. И даже творит! Настоящий подвижник.
– И все его произведения проникнуты этим неистребимым духом. При этом свято верит в свой талант и призвание.
– И мне говорил, что собрался лезть на литературный Олимп. То есть в Союз писателей. Прямо со столба, не снимая когтей.
– И чего их туда так тянет? Как будто медом намазано…
– Медом? Это мягко сказано. Если и есть райская жизнь, так это жизнь простого советского члена Союза советских писателей.
– Представляю. На работу ходить не надо, режим свободный…
– Ну что ты! Никакой фантазии не хватит, чтобы это представить. Садись поудобнее, слушай и дивись, сколь велики чудеса господни. Лето советский писатель проводит на лоне природы, в загородном доме творчества или в родовом имении. Что-то пописывает, но больше увлекается рыбалкой, прогулками за грибами да полноценным питанием. Встает, когда вздумается, неспешно завтракает на веранде, пронизанной лучами восходящего солнца. Поскольку впереди рабочий день, завтрак литератора калориен, но без излишеств. Он ест яичницу с ветчиной, слегка присыпанную укропом, и аппетитно похрустывает малосольными огурчиками. А потом неспешно пьет кофе со сливками и поджаренными золотистыми гренками, смазывая их свежим деревенским маслом…
– Слушай, я хоть и поужинал, но живот начинает подводить…
– И, милый! Это только присказка, сказка впереди. Обсудив с женой меню предстоящего обеда, мастер художественного слова поднимается в мансарду, в свой рабочий кабинет, и располагается в уютном плюшевом кресле, перед окном, выходящим в сад. Единственное, что портит ему настроение, – это необходимость выдавливать из себя очередные страницы бездарного романа на производственную тему. Который он, согласно договору, осенью должен сдать в редакцию солидного журнала. Но к полудню он все же исписывает пару страниц и с чувством исполненного долга спускается к обеду. На обед сегодня салат из только что снятых с грядки овощей и зелени, витаминные щи из свежей капусты с мозговой косточкой и нежнейшая жареная плотвичка с пюрешкой. А на сладкое – черничный пирог с фирменным компотом из ревеня, который получается у нее совершенно замечательно…
– Не трави душу! Измученную жареной треской…
– Только не надо мне здесь скрежетать зубами. Потому что человек не бездельничает, а снова решительно берется за работу. Если позволяет погода, литератор устраивается в саду, в шезлонге, в тени большой старой яблони, у столика, на который жена заботливо ставит кружку с охлажденным компотом. Ветерок шевелит веселую листву, солнечные зайчики игриво бегают по белизне страниц, а послеобеденная жара и птичий щебет навевают легкую дрему. Которой ну просто нет сил сопротивляться! Однако к четырем часам заботливый голос жены нарушает творческую обстановку и будит писателя. Ничего не поделаешь – время полдника. На столике появляется тарелка с только что снятой с куста душистой малиной, политой сметаной и слегка присыпанной сахаром…
