- Вы вывезли все?

- Все! Перевез и разместил по складам. Думая, что ловко провели меня, американцы, вероятно, посмеивались за моей спиной.

В это время пришла Нина. У нее был озабоченный вид.

- У меня к вам дело, - сказала она, здороваясь с нами. - Сегодня Мамед-Али на русском пароходе "Христофор Колумб" прибыл в Гюмюштепе на берегу Каспия.

Мы решили немедленно сообщить об этом в Тегеран. Убедившись в том, что он не просчитался в своих коммерческих расчетах, Мешади-Кязим-ага повеселел и, отправляясь к начальнику телеграфа Басирульмульку, просил меня задержать Нину-ханум на ужин.

- Я сейчас вернусь, - сказал он, быстро удаляясь.

Гусейн-Али-ами, усевшись недалеко от нас, предавался отдыху. Кончиком спицы он прочистил головку своей трубки, продул ее и стал аккуратно набивать ее табаком. Когда трубка была готова, я зажег и поднес ему спичку.

- О, нет, - возразил он. - Огонь от спички уничтожает всю прелесть курения.

И с этими словами он достал из папахи трут, вынул кремень и стал высекать огонь. Закуривая трубку, он сначала слегка раздул огонь, а потом, часто и глубоко затягиваясь, заговорил о своей жизни.

- Эх, не состарился бы я, но меня подточила скорбь по Сафи!

- А кто такой Сафи? - спросила Нина.

- У меня был единственный сын - Сафи и совсем еще молодым... покинул нас... - сказал со вздохом Гусейн-Али-ами,

- От чего же он умер? - спросила Нина.

- Умри он своей, смертью, мы бы сказали - такова воля всевышнего... Здесь был амир-низам по имени Гусейя-Али-хан. Все его звали "Гэррус". Злой был человек. Не проходило дня, чтобы не казнил пять-шесть человек. Как-то раз Сафи, проходя мимо пакгауза, стал жертвой какого-то подлеца.

- Как так стал жертвой? - спросил я.

- Сарбазы Гусейн-Али-хана вместе с мир-газабом, забрав из тюрьмы Имана, возницу хана, вели его на казнь. Братья Имана, дав сарбазам и их десятнику взятку, освободили его. Отпустив Имана у пакгауза, сарбазы нарочно погнались за ним, якобы желая поймать его. Тут им подвернулся мой сын. Они схватили моего несчастного сына и казнили вместо отпущенного.

- Возможно ли это? - воскликнула в ужасе Нина.

- Возможно, дочь моя, возможно. Частенько бывало, что арестанта освобождали за взятку и забирали на казнь несчастных амбалов. В те времена я еще был садовником наследника престола. Через его камердинера я сообщил об этом случае наследнику, но ничего не вышло. Сыну было 22 года. Это был красивый, добрый парень. Нам не выдали даже трупа.

- А что же было дальше?

- А что дальше? Чтобы замести следы, братья Имана признали его труп, заявив: это наш брат. И, взяв тело Сафи, сами предали его земле. А я стоял в стороне, сгорая от пожиравшего меня пламени. В царствование этих подлых шахов я не раз бывал свидетелем таких случаев. Да на другое они и не способны. Чего можно ожидать от человека, который, будучи сыном наследника, связывался со всякими проходимцами и головорезами Карадага и грабил по ночам караваны, разбойничал по дорогам.

- Кто же это делал?

- Мамед-Али-мирза. Когда еще отец его был наследником престола, он каждую ночь отправлялся на разбой. Целого года не хватит мне чтобы рассказывать тебе об их преступлениях.

- Говори хоть год, Гусейн-Али-ами. Рассказывай, что знаешь, Нине это очень интересно, - попросил я.

Гусейн-Али-ами снова набил трубку.

- Я пользовался у дворовых наследного принца большим уважением. Часто ходили ко мне и жены из гарема за цветами. Я связывал букеты и подавал им, а они иногда дарили мне что-нибудь. Когда привезли сюда из Тегерана новую жену Музаффериддин-мирзы Уммульхаган, я был садовником у Шемсуль-имаре. Отец Уммульхаган был известным человеком в Иране; Мирза-Тагихана называли Эмир-Кэбир - великий эмир - и все уважали, но дочь его Уммульхаган-ханум была крайне распущенная. Она связывалась с людьми самого низкого пошиба. Из-за этого я тоже как-то попал в историю.

И, помолчав минуту, он продолжал рассказ.

- Ночью, полив цветник, я запер ворота на замок и улегся спать. А эта негодница, оказывается, была в саду с погонщиком мулов Музаффериддина Бехбуд-ханом. И вот они не могли выйти из сада, так как ворота были заперты. Вдруг чувствую, кто-то меня душит. В страхе открываю глаза - Бехбуд-хан. Взяв у меня ключи, он хотел прикончить меня, но за его спиной раздался женский голос: "Бехбуд-хан, не трогай Гусейн-Али, он славный парень и умеет молчать". Бехбуд-хан отпустил меня. Я отпер ворота, и выпроводил их. Никому, конечно, ни словечка. Да и незачем было говорить. Все знали, что она живет с погонщиком мулов Бехбуд-ханом. Сам Музаффериддин-мирза тоже знал и молчал, так как и он любил разврат, только другого рода. После рождения Мамед-Али-мирзы Бехбуд-хана я больше не встречал. Как-то раз главный евнух гулял по саду с Мамед-Али-мирзой на руках. Мальчику было всего два года. Это был ни дать, ни взять погонщик мулов Бехбуд-хан. Короче говоря, когда мальчик достиг двух лет, Музаффериддин-мирза удалил Уммульхаган из Тавриза, так как она стала вести себя уж слишком безобразно. Мать, взяв ребенка в Тегеран, не захотела держать его при себе, и тогда жена Насреддин-шаха Шукуиссалтане отобрала ребенка и до двенадцати лет воспитывала у себя. Когда, Мамед-Али исполнилось двенадцать лет его привезли в Тавриз, а когда ему исполнилось семнадцать, отец поручил ему управление делами командования особого батальона охраны арсенала. Это было сделано с целью дать ему средства на карманные расходы. Учиться он не учился, а воспитателей своих бил и гнал от себя. Во время его управления в батальоне не осталось ни одного человека. За освобождение от службы он брал с каждого сарбаза по два, по три крана. Командиры батальона сами были грабителями и, чтобы спокойно и беспрепятственно заниматься своим делом, крепко держались своей службы. Многие из них являлись на службу раз в год, а остальное время преспокойно отдавались разбою. А Мамед-Али брал с них определенную сумму. Он постоянно изгонял честных служащих, которых назначал его отец, и заменял их грабителями с большой дороги. При помощи этих людей Мамед-Али захватил в свои руки многие поместья в Азербайджане. Я собственными глазами видел, как по ночам он садился на коня и, окруженный разбойниками, выезжал на большую дорогу грабить своих же подданных. По ночам они отнимали у сельчан ослов, лошадей и поклажу. Во всех этих грабежах он имел, конечно, львиную долю. Его супруга Мульки-Джаха была еще наглее. Все дни она проводила с гадалками и колдунами. Когда Музаффериддин-шах расхворался, из Хорасана был специально доставлен предсказатель и колдун, который колдовал, чтобы Музаффериддин умер поскорее и престол достался Мамед-Али. Как на грех, вскоре Музаффериддин умер, и Мамед-Али был вызван в Тегеран. Это заставило придворных и самого Мамед-Али уверовать в силу чар колдуна. Мамед-Али собрал весь свой штат бандитов, предсказателей и колдунов и поехал в Тегеран. Вся его жизнь прошла в разврате. Это был безжалостный человек, скупой, жадный. Верил одним ворам да заклинателям. Все, что я видел, слышал о нем, и в целую книгу не поместится...

Гусейн-Али-ами отер со лба пот и вновь принялся разжигать трубку. К этому времени вернулась и Сария-хала, посланная за Тахминой-ханум и Меджидом.

Мальчик тотчас же бросился к Гусейн-Али и, таща его за полу к бассейну, начал просить:

- Рыбок, дай рыбок!..

- Уж и не знаю, куда мне бежать от тебя, - говорил тот.

Нина отозвала Меджида и внушительно сказала ему:

- Если ты еще раз попросишь рыбок, я встану и уйду.

Меджид притих, а Гусейн-Али-ами продолжал свой рассказ.

- Будучи в Тегеране, Мамед-Али все еще продолжал верить в заклинания и заговоры. Посылая из Тегерана в Казвин и Тавриз войска для подавления революции, он призвал к себе командиров и передал им прах, взятый с заговоренных колдунами могил, чтобы те развеяли его над вражьим станом. А для победы над Саттар-ханом и Багир-ханом он призвал из Хорасана колдуна, который лепил из воска фигуры Саттар-хана и Багир-хана и, заговорив их, совершал над ними казнь, а затем, чтобы уверить шаха в своем искусстве, в подметных письмах распространял сообщение об убийстве в Тавризе вождей революции. Вот почему в Тегеране так часто распространялись слухи о смерти Саттар-хана и Багир-хана.