Обогнув Ванкский собор, хранящий в своем полусгнившем остове историю прошлых веков, мы подъехали к погруженным в спячку невзрачным постройкам Джульфы.

Справа, с иранского берега, наш поезд обозревали развалины древнего католического монастыря, с оконными нишами, напоминавшими глазные впадины человеческого черепа.

Было одиннадцать часов ночи. На станции царило большое оживление. Жители Джульфы, прячущиеся днем от зноя и пыли, толпились на станции, отдыхая от дневной жары. Служители гостиниц, встречая пассажиров, расхваливали им достоинства своих "чистых, комфортабельно обставленных" комнат.

Я направился в гостиницу "Франция" считавшуюся одной из лучших в Джульфе.

В гостинице было шумно и многолюдно.

Большинство номеров было занято офицерами генерала Снарского. Мне отвели небольшую комнату. Переодевшись, я отправился в летнюю столовую при гостинице, расположенную на террасе.

Столики были заняты офицерами, путешественниками, местными купцами и правительственными чиновниками, приехавшими из Иранской Джульфы. Я уселся за столик перед окном моей комнаты. Ко мне подошел низенький, плотный, чисто выбритый армянин с отвислыми усами - то был хозяин гостиницы Григор-ага.

- Что прикажете? - спросил он по-азербайджански.

Я заказал ужин. Вдруг в коридоре раздался шум, официант ссорился с каким-то иранцем. Потом оказалось, что правитель Алемдара Икбали-Низам кутил в одном из кабинетов с женщинами легкого поведения и после кутежа отказывался платить по счету; самое же скандальное было то, что вместе с брюками правитель нечаянно прихватил и полотенце, принадлежавшее гостинице. Выдернув полотенце, официант издевался над Икбали-Низамом, что и послужило поводом к ссоре.

Столик, расположенный рядом с моим, занимали четыре человека. Из доносившихся до меня фраз я понял, что они купцы. В Джульфе я должен был встретиться с несколькими лицами, которых знал заочно. Без их содействия я не мог получить иранского паспорта и переехать границу. Мне показалось, что незнакомые купцы и есть те самые лица, которых я разыскивал, и, весь превратившись в слух, не заметил, как мне подали ужин.

Вызвав хозяина гостиницы, я заказал свежие огурцы и справился у него о сидящих за столом.

- Это джульфинские купцы, - ответил он, - Насрулла Шейхов, Бахшали-ага Шахтахтинский, Ага-Мохаммед Гусейн Гаджиев и Саттар Зейналабдинов.

Я был очень доволен. Случай этот был счастливом совпадением, и, чтобы знать, о чем они беседуют, я стал внимательно прислушиваться к их разговору.

- Что мы могли поделать, когда в Тавризе начались беспорядки, народ, хлынув потоком, стал принимать русское подданство, а революционный Тавриз оказался бессильным защитить себя, своих вождей и даже горсточку кавказских революционеров? Какую помощь могли бы оказать мы в подобной обстановке?

Не было сомнений, что то был Шейхов. В свое время Нина встречалась с ним и описывала его, как здорового, крепкого брюнета. Второй, худощавый и чуть-чуть сутулый мужчина с мягкими чертами лица, осушив бокал, тихо запел:

"О смерть, явись ко мне на помощь.

Эта жизнь хочет погубить меня".

То безусловно был Гаджиев.

Третий - высокий, краснощекий, представительный мужчина, был, вероятно, Бахшали-ага Шахтахтинский. Он не пил, но беспрестанно курил.

Четвертый из сидевших за столом - Саттар Зейналабдинов - был высокий, худощавый мужчина с небольшими глазами.

Помощь Тавризу с Кавказа могла осуществляться лишь при содействии этих людей.

По-видимому, они сидели здесь уже давно и собирались уходить. Мне надо было воспользоваться счастливым случаем, так как потом разыскать их было бы трудно.

Я послал Шейхову коротенькую записку.

"Мне надо повидать господина Джумшуда".

Прочитав имя Джумшуда, Шейхов удивленно поднял брови; под этим именем он был известен в подполье. Бросив в мою сторону задумчивый взгляд, он прислал ответ:

"Мой дом - за зданием клуба. Клуб вам укажут. Завтра, в два часа дня".

После записки я почувствовал облегчение и принялся за еду. Сидевшие за столом о чем-то тихо заговорили меж собой. Несомненно разговор шел обо мне.

Попрощавшись со мной легким кивком головы, они вскоре встали и вышли. Был второй час ночи. Мне подали кусок только что появившейся на рынке дыни, но я не успел прикоснуться к ней, как в коридоре послышались невероятные крики и шум. То буянили царские офицеры.

Многие иранцы и местные жители поспешили удалиться. Женщины тоже выбежали, спасаясь в других гостиницах.

Оказалось, что офицеры, напившись, набросились на служащих гостиницы с кулаками, требуя женщин, но приведенных женщин оказалось недостаточно, и тогда заварилась каша.

Собранные с разных концов Джульфы пятнадцать женщин толпились в конце коридора. Офицеры, обнажив шашки, требовали, новых.

- Подай баб! - угрожающе кричали они служителям. Перепуганные женщины не знали, куда деваться. Хозяин гостиницы забрал жену и поспешно исчез.

- Здесь живет женщина, - орал один из офицеров, колотя шашкой в дверь четвертой комнаты.

- Это барышня, член американского благотворительного общества. Она направляется в Тавриз, - уверял служитель, но разошедшийся офицер ударом ноги выбил дверь.

Из комнаты послышались испуганный крик, и, немного спустя, в коридор была вытащена молодая девушка в ночном халате. Волосы ее в беспорядке рассыпались по плечам. Дрожа мелкой дрожью, девушка обращалась к окружающим с трогательной мольбой то на немецком, то на английском языке, но никто не обращал внимания на ее призывы.

В головах царских офицеров нераздельно царили два начала: вино и похоть.

Один из офицеров начал держать перед несчастной жертвой, честь которой находилась в руках озверелых дикарей, длинную речь:

- Ради нашего царя мы идем на Восток. Кто знает, быть может, не вернемся. Мадмуазель, вы - культурная девица и должны понять, что мы забираем вас не навсегда. Проведем с вами только одну ночь и уедем. Не волнуйтесь, пожалуйста. Вы имеете дело с интеллигентными, воспитанными людьми. Мы офицеры его величества!..

Нужно было помочь девушке, но я не решался заступиться за нее; хоть у меня и был паспорт, я не хотел рисковать жизнью; обнаженные шашки и пустые бутылки ждали только повода, чтобы обрушиться на чью-нибудь голову.

Среди офицеров было несколько трезвых, но и они вторили пьяным, требуя женщин. Завидев среди военных облеченного высоким чином пожилого офицера, я решил обратиться к нему.

Окинув меня высокомерным взглядом и решив, что перед ним стоит европеец, офицер холодно спросил:

- Что вам угодно?

- Я хотел бы сказать вам пару слов, - ответил я.

- Пожалуйста.

- Вы идете на Восток, - начал я. - Здесь его преддверие. Вы вступаете в Иран, как носители культуры великой России, чтобы водворить в нем мир и спокойствие. Вот с какими намерениями вы вступаете в чужую страну. Согласитесь, что поведение ваших офицеров резко противоречит целям мирной политики, которые ставит перед вами император. Приняли ли вы это во внимание?

- Вы иранец? - спросил офицер.

- Нет, я - кавказец. Я русский подданный и потому мне стыдно видеть поступки, пятнающие честь русского оружия.

При этих словах офицер положил руку мне на плечо.

- Верно! Приветствую ваше благородство и честность, но... девушка так молода и прелестна, что они едва ли захотят от нее отказаться. Я попробую уговорить их, а вы постарайтесь тем временем удалить девушку. Очень вам признателен.

Заметя наши переговоры, девушка заплакала сильней и снова заговорила на незнакомом мне языке.

Не понимая ее слов, я чувствовал, как она молит о помощи. Быстро схватив ее за руку, я увлек ее в свою комнату. Забрав ручной чемодан, я вместе с девушкой пробрался через окно на террасу и оттуда через черный ход на улицу.

Усевшись в стоявший у входа фаэтон, мы поехали прямо в гостиницу "Ориант". Здесь я встретил товарища Алекбера и крайне обрадовался. И он, в свою очередь, узнав, что мне и моим товарищам удалось благополучно выбраться из Тавриза и ускользнуть из рук царских чиновников, был очень доволен.