Путь от дома отца на задворках замка до покоев Гертруды в самом сердце Эльсинора показался мне долгим. Мы много раз сворачивали из зала в зал, и я почувствовала, что перестала понимать, куда иду. Я шла за слугой мимо жилых помещений придворных и министров, гораздо более просторных, чем комнаты отца. Я следовала за ним через караульные помещения, где спали, болтали и играли в кости мужчины. Они едва взглянули на нас, когда мы вошли в коридор, ведущий в покои королевы. Я шла все медленнее, разглядывая длинную галерею над обширным залом внизу. Ее стены покрывали гобелены, на которых были вытканы боги и богини, солдаты и охотники, дамы и единорог. Я начала думать, что, возможно, будет интересно проводить время среди такого великолепия.

Когда мы пришли в комнату возле спальни королевы, слуга оставил меня одну и ушел. В узкой, залитой солнцем комнате стояла кровать, табурет, кособокий стол и лежал тростниковый коврик. Там был камин, где я могла разводить небольшой огонь, чтобы согреться. Окно выходило на юг, я выглянула из него и увидела далеко внизу сад и лабиринт. Не зная, что будет со мной дальше, я сжала в руке портрет матери, я чувствовала себя одновременно покинутой и избранной, полной отчаяния и надежды.

Хриплое дыхание и шаркающие шаги предупредили меня о чьем-то приближении. Женщина преклонных лет вошла в мою комнату. Тучная, задыхающаяся, она все время вытирала свой влажный лоб и шею. Из-под ее шапочки выбивались белые кудри, похожие на ростки бледного мха. Это была Элнора, леди Вальдемар. На ее долю выпала незаслуженно неприятная обязанность обучать меня придворным манерам и руководить моим образованием. Она сразу же дала мне понять, какая это невыполнимая задача.

– Я слышала, что ты любишь сбрасывать юбки и плавать! Что ты бегаешь по дворцовой территории и дерешься с мальчишками! – От возмущения леди повышала голос в конце каждой фразы. – Это должно прекратиться, потому что нет ничего более неподобающего для придворной дамы королевы Гертруды. – Кудряшки Элноры запрыгали, когда она неодобрительно трясла головой.

Я считала несправедливым, что она меня ругает, но ответила только:

– Я очень хочу делать только то, что вам понравится. – Отец гордился бы таким ответом.

– Конечно, хочешь. Иначе тебя отошлют назад в ту пещеру, откуда ты явилась. Сколько тебе сейчас? Одиннадцать лет? И тобой все это время никто не управлял! Ба! Ни одна лошадь не станет терпеть уздечку и не кусаться после стольких лет.

Мне не понравилось, что меня сравнивают с лошадью.

– Я умею сама собой управлять, когда учусь, – возразила я. – Я могу часами сидеть, не двигаясь, когда читаю Птолемея или Геродота. – Я стремилась показать ей, что обладаю кое-какими достоинствами и достаточно образована.

– Больше ты не будешь изучать никаких философов древности, – твердо произнесла Элнора. – Ни одному мужчине не нужна жена, более ученая, чем он сам, он будет опасаться, что она окажется строптивой и заставит его носить юбки.

– Я не стану строптивой! – воскликнула я, вспоминая о том, как часто я превосходила Лаэрта в учении. Но потом прикусила язык. Нужно ли всегда возражать? – Пожалуйста, научите меня, как я должна себя вести, – покорно попросила я.

– Описание того, что ты должна узнать о правилах приличия, заняло бы много томов, – с усталым вздохом ответила она. – Девочки благородного происхождения обладают врожденными навыками достойного поведения. Другие могут тренироваться и научиться этому, но с очень большим трудом.

Я начала отчаиваться, но потом напомнила себе о своей успешной учебе и поклялась овладеть этой новой наукой.

Затем Элнора заставила меня снять одежду, она осмотрела мои руки и ноги и пощупала пульс на запястье.

– Хорошее, крепкое тело. Сильные конечности и хорошее телосложение, – сказала леди одобрительным тоном, несколько обнадежив меня. Она обратила внимание на гладкие шрамы на моей спине и ногах, и я рассказала ей, как меня укусила собака.

– Ну, нечего стыдиться. Красота многих юных дам пострадала от оспы. Тебе еще повезло.

Она измерила мой рост, лентой обмерила талию и записала цифры. Сказала, что я должна иметь гардероб белья и простых платьев, соответствующих моему новому положению. Перспектива сменить поношенные, некрасивые платья, из которых я уже давно выросла, на новую одежду обрадовала меня. Я даже начала надеяться, что Элнора будет добра ко мне, если я не буду доставлять ей много хлопот.

Но в последующие дни мне часто бывало грустно, словно я переселилась за океан, а не просто на другую сторону двора Эльсинора. Я скучала по занятиям и по той радости, которую испытывала, бегая вслед за Лаэртом и его товарищами. Несмотря на то, что я попала в мир женщин, я все равно чувствовала себя ребенком, которого все игнорируют, затерянного в этом новом царстве. Придворные дамы, с их яркими перьями и щебечущими голосами, напоминали множество птиц в золоченой клетке. А я была среди них простой малиновкой, я стремилась к свободе и не могла петь, сидя за решеткой.

Элнора сказала, что я не должна дуться и выражать недовольство. Она каждый день повторяла мне правило: «Леди должна всегда стремиться угодить: сначала – королеве, которой она служит, потом – мужчине, за которого выйдет замуж». Потом прибавляла: «Только ребенок может заботиться о собственном удовольствии. А ты, Офелия, уже не ребенок». От ее упреков мне становилось еще тоскливее, будто я виновата в том, что я – ребенок, и я должна искупить этот грех.

Стать леди, как я узнала, не так-то легко. Мне не давались новые уроки, особенно искусство вышивки. Дамы Гертруды гордились своим искусным владением иглой, но для меня эта тонкая, острая сталь стала орудием пытки. Я до крови исколола свои неуклюжие пальцы и загубила много ярдов шелка прежде, чем овладела самым простым швом. Я бы с радостью провела много часов за чтением или письмом, но за шитьем все время ерзала, а иногда плакала от скуки.

И все-таки я прилежно трудилась, радовалась самой крохотной похвале Элноры. Я верила, что ее доброе отношение, в свою очередь, расположит ко мне королеву. Я старалась думать так же, как отец. Я хотела быть послушной дочерью и не опозорить его неудачами в учебе. Поэтому я старательно трудилась на уроках музыки, в которой придворная дама обязана достичь совершенства. Мне удалось добиться успеха в игре на лютне, но мои неловкие пальцы запинались во время игры на клавесине. Я обнаружила, что талант пения дан мне от природы, и Элнора хвалила мой голос. Поэтому, чтобы развеселиться, я часто сочиняла песенки. Иногда они вызывали на круглом лице Элноры улыбку, от чего оно покрывалось морщинками.

Мне также хотелось угодить другим дамам, особенно Кристиане, потому что она была почти такого же возраста, как я, а мне так нужна была подруга. Кристиана была родом из знатной семьи, ведь ее отец приходился кузеном королеве. Благодаря необычно зеленым глазам, она казалась почти красавицей, несмотря на слишком длинный нос. В отличие от меня, она с удовольствием проводила долгие часы за шитьем, и гордилась своим искусством вышивальщицы. Она носила на корсаже треугольный нагрудник, расшитый ею самой листьями плюща и бабочками. Даже королева восхищалась им. Кристиана также умела искусно рисовать живую природу – птиц, цветы, лица людей, в которых я узнавала Гертруду и ее придворных дам.

– Ты бы не могла нарисовать мое изображение? – спросила я ее однажды. Она свысока посмотрела на меня, холодным, оценивающим взглядом.

– Не думаю. В твоем лице нет ничего примечательного, – ответила она и вернулась к своей работе.

Неужели я действительно такая некрасивая, удивилась я. В другой день я похвалила ее вышивку, думая, что лесть заставит ее смягчиться.

– Пожалуйста, научи меня этому новому стежку? – попросила я, протягивая ей свою вышивку. – Твоя работа такая аккуратная.

– Ну, тебе никогда не освоить такую вышивку, потому что у тебя толстые и неуклюжие пальцы, – ответила она, отстраняя мою руку.

В следующий раз я разучивала танец, веселый бранль[1], ведь все придворные дамы Гертруды должны были уметь грациозно танцевать. Я усиленно тренировалась, наслаждаясь быстрым стуком своего сердца. Это было почти то же самое, что бег и плавание, по которым я очень скучала.