На месте, где все это происходило лет двадцать назад, ныне высится монументальное здание Министерства Энергетики, нет в Ташкенте и Марка Гольданского -- он давно уже живет в Нью-Йорке, и, говорят, играет в оркестре на Брайтон-Бич в русском ресторане "Одесса" -- вновь, как и в "Регине", вернулся за ударные инструменты.
Наверное, давно уже оставили свои кабинеты те, кто давал грозные телеграммы об обязательной "ленинизации" каждого учреждения, вплоть до детского садика. Давно не встречал он никого из тех гранд-дам, да и редко где теперь бывает, если честно признаться, чаще проводит вечера у окна.
XXXVI
Вспоминая ушедшие годы и судьбы окружавших его людей, Рушан порою натыкался на события вроде бы незначительные, но сегодня вдруг неожиданно отражавшиеся на жизни его поколения, заставлявшие увидеть все под иным углом зрения.
Совсем недавно, уходя на работу, он увидел у подъезда оброненную кем-то двадцатикопеечную монету. Правда, лежала она в расщелине между бетонными плитами, и чтобы достать ее, нужно было воспользоваться прутиком или обрывком провода, чего всегда в изобилии у захламленных и загаженных подъездов.
Двугривенный у входа в многоквартирный дом напомнил ему о денежной реформе тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Экстравагантный генсек, тот самый, что стучал на Генеральной Ассамблее ООН по столу ботинком, объясняя причины реформы, по простоте душевной, как очень убедительный аргумент, выдал с трибуны: "Ишь, заелись, будет лежать на дороге копеечка --не нагнутся. А теперь, когда мы ее поднимем в цене в десять раз, никто мимо не пройдет..."
Ошибся Никита Сергеевич, как ошибался и во многом другом. Десятикратно выросший в цене двугривенный давно никого не привлекает, -- а ведь с прошлой девальвации прошло тридцать лет. Уже и новая, более жестокая, мощно постучалась в дверь и, распахнув ее, с такой силой навалилась на народ, что и дохнуть невмочь.
Девальвация... И если бы только денежная. Сплошь, куда ни глянь, девальвация -- чувств, отношений, долга. Ничто не в цене -- ни судьба человека, ни сама жизнь.
Вглядываясь в сегодняшний день, Рушан обнаружил, как резко у него сузился круг общения за последние годы. Конечно, здесь играли роль и возрастные потери, когда, хочешь не хочешь, распадаются компании, куда-то деваются друзья, как в знаменитой строке: "Иных уж нет, а те далече".
Когда председатель профкома направил Рушана к Марику Гольданскому добыть стенд к юбилею вождя мирового пролетариата, он обронил фразу: "Ты хорошо знал ребят с Кашгарки, они там заправляют"...
Кашгарка -- знаменитый еврейский район в центре Ташкента, навсегда исчезнувший после землетрясения.
На Кашгарке вырос актер театра сатиры Роман Ткачук, отсюда и кинорежиссер Юнгвальд Хилькевич, и ленинградский поэт и актер Владимир Рецептер, и певица Роксана Бабаян. Кашгарка дала стране и много известных спортсменов, почему-то только боксеров: Иосифа Будмана, теперь живущего в Нью-Йорке, и Володю Огоронова, и блестящего Тимура Гулямова, ныне известного рефери на ринге. Имела Кашгарка и своего Мишку Япончика -- Фиму Боднера, и даже Мюллер -- Леонид Броневой тоже родом отсюда. Список при желании можно продолжать и продолжать...
Кашгарка для Ташкента была чем-то вроде Молдаванки для Одессы. Надо признать, что города, где есть мощная еврейская прослойка, будь то восточные, европейские или кавказские -- например, Баку или Тбилиси, --только выиграли от такой диаспоры, от нее всегда исходил мощный импульс духовной и деловой жизни.
Да, Рушан хорошо знал ребят оттуда, а ниточка, наверное, потянулась от того еврейского дворика с вечной лужей у колонки на Узбекистанской, где в соседях с Гольданскими жил его друг Аптекарь, красавец Нариман. Сегодня, когда неожиданно обостренно вспыхнули национальные чувства у всех народов и стали предъявляться друг другу обоснованные и необоснованные претензии, трудно представить, что в пору молодости Рушана пятая графа в паспорте --"национальность" -- не играла в жизни ташкентцев никакой роли -люди сближались совсем по иным критериям.
Взять хотя бы их троицу: Ибрагим -- кокандский узбек из детдома, Нариман - азербайджанец из Баку, и он сам -- оренбургский татарин, родом из Западного Казахстана.
И окружение, в кого ни ткни, такое же, интернациональное. Известные братья Рожковы, Славик и Гера, -- непонятно какой национальности, хотя и с русской фамилией. Юра Толстой -- русский бакинец, изумительно танцевавший рок-н-ролл. Ваган Адамян -- ташкентский армянин, но корнями из Карабаха, как и большинство армян Средней Азии. Знаменитый саксофонист Халил из "Регины" -- узбек, легендарный Берадор Абдураимов, нападающий "Пахтакора", единственный узбек в клубе бомбардиров имени Григория Федотова...
Сегодня рядом с ним обязательно вспоминается милый, очаровательный, с быстрым подвижным лицом и умными глазами подросток по прозвищу Тайванец. Мальчик так любил футбол и обожал своего кумира, что когда Абдураимова пригласили в московский "Спартак", он поехал вместе с ним. Вспоминается он неспроста, хотя взрослым Рушан видел его лишь однажды.
Поздней осенью 1971 года два футбольных клуба, "Динамо" и ЦСКА, набрали в чемпионате страны одинаковое количество очков. Между ними должен был состояться дополнительный матч, и местом встречи команды выбрали Ташкент, как раньше это уже делали московское "Торпедо" и тбилисское "Динамо".
Матч вызвал невероятный ажиотаж, стадион "Пахтакор" был в осаде, но Рушан не просто попал на игру, а умудрился проникнуть в ложу прессы, где по традиции размещают дублирующий состав и гостей, сопровождающих команду. К тому времени Абдураимов играл уже за ЦСКА, а повзрослевший Тайванец был определен на какую-то хозяйственную должность в клубе, и так случилось, что Рушан оказался рядом с Аликом, как звали в миру Тайваньца.
Игра для армейцев складывалась неудачно: к перерыву они проигрывали 0:2, -- результат для матча такого уровня нокаутирующий. В ложе для прессы находились и несколько ярых поклонников "Динамо" -- не те юные фанаты, что кочуют с командой и бьют в поездах стекла, а люди солидные и состоятельные, меценаты, ныне исчезнувшие совсем. Эти люди, знавшие Тайваньца, начали заводить Алика, приглашая его на банкет по случаю победы "Динамо", предусмотрительно заказанный для команды в ресторане "Ташкент", и Алик, не отрывая глаз от поля, предложил пари, по тем годам на сумасшедшую сумму -- в десять тысяч рублей. Поклонники "Динамо" тут же протянули ему банковскую упаковку сторублевок. Алик, достав из кармана костюма такую же пачку, передал всю сумму Рушану -- такова традиция, деньги отдаются нейтральному человеку. Можно представить, с каким волнением следили за ходом матча в ложе прессы.
В основное время армейцы сравняли счет. В перерыве перед дополнительным таймом Тайванец, утирая со лба пот, сказал уверенно: "Ну, теперь наши дожмут..."
Так оно и случилось. И героем финального поединка стал Владимир Федотов, сын легендарного бомбардира, -- он сыграл свой лучший в жизни матч, забив два решающих гола, а ведь он доигрывал, и сезон тот для него оказался последним в футбольной карьере.
Вот таким азартным знатоком футбола остался в памяти Дасаева Тайванец. Но вспомнился он не из-за любви к футболу и даже не из-за пари.
Много позже Рушан слышал, что тот стал в Москве "авторитетным" человеком, вроде знаменитого мафиози дона Корлеоне, держал в руках столицу и никогда не отказывал ташкентцам в помощи. Однажды у "Лотоса" он услышал, что Алик за один вечер выиграл в карты миллион. А в разгар -- или в разгул? --перестройки прочитал в "Правде", что наша отечественная мафия широким фронтом вышла на международную арену и уже имеет весьма существенное влияние на Западе. Упоминался там и Тайванец. Алик, оказывается, жил в Германии, на роскошной вилле, и страстно болел за мюнхенскую "Баварию".
Вот так, неожиданно, открылась Дасаеву еще одна -- правда, ненужная ему -- тайна мальчика, страстно любившего футбол.
