Предоставленный на Афоне самому себе, ожидающий неизвестно чего, Михеев вот уже который день изучал остров. Пожалуй, до его обитателей ему не было дела. Жизнь монастырей текла размеряно, по раз и навсегда заведенному порядку, совершенно ему не интересному.
Встречаясь с братом Иваном, они говорили о вещах малозначащих. Странно, но большей частью о погоде.
Лишь однажды, как-то особенно пронзительно, Иван заговорил о доме. О том, что ему часто снится речка, похожая на Истру, но с берегами куда более крутыми. Он босиком с удочками бежит на речку по тропинке, и встречает поднимающегося на гору отца. Тот останавливается, снимает фуражку и вытирает пот.
-- Рыбачить бежишь?
-- Да.
-- Смотри, осторожней там, на берегу...
И спускаясь дальше, к серебряной от солнца воде, он чувствует, как отец провожает его взглядом. И даже когда отец уже не должен его видеть, он все равно чувствует этот взгляд...
-- Этот взгляд всегда меня заставлял чувствовать, что я в опасности. Даже когда ее не видишь, вдруг понимаешь, что вокруг что-то происходит. В Белом Доме я отошел от окна за мговение до того, как вместе с окном вынесло простенок...
Видимо, заново пережив ту минуту, Иван продолжил:
-- Это очень просто. Ты вдруг видишь, что мир совсем не такой, каким за минуту до этого тебе казался. Ты видишь все со стороны, издали, и словно вверх ногами. Нет, даже не так -- скорее наоборот...
Разговор происходил вечером, на берегу моря. Остро пахло йодом. Иван говорил нечто известное Михееву, с каких-то пор ставшее и его опытом, только Михеев этого не проговаривал, да и присутствовало это знание как-то исподволь, помимо сознания.
-- Ты вдруг осознаешь, что этот мир "наоборот" -- правильный. В том смысле, что он именно такой, а не тот, каким ты его знал. Все именно так и есть. И если ты сейчас чего-то не сделаешь, что-то случится. Страшное. И не столько для тебя, сколько для мира, который ты знаешь. А может, и для обоих миров, -- потому, что ты находишься одновременно как бы в двух измерениях. Чтобы этого не случилось, тебе тоже надо измениться, стать "наоборот", другим...
Слушая эту неожиданную исповедь монаха, Юрий подумал -- действительно наоборот.
Запах йода от залива словно подтверждал -- мир болен. Давно, безнадежно, и никакого йода не хватит, чтобы залечить его раны...
-- Этот сон -- мой самый давний кошмар. -- Рассказывал Иван. -- Детский еще кошмар. Мать рассказывала, что когда у меня в детстве поднималась температура, я в горячем бреду все порывался перевернуться, пытался встать на голову. Рвался из ее рук так, что она не могла удержать, плакала и молилась. Я тоже помню это. И помню почему это делал -- я должен был "стать наоборот"...
-- Почему ты мне это рассказываешь?
-- Должен. -- Просто ответил друг.
С северо-запада -- Юрий давно это заметил -- надвигался грозовой фронт. Он как бы охватывал Афон. Дальние вспышки молний озаряли тучи, линию горизонта, Сингитский залив, горный берег.
Здесь, на вершине, было пока тихо. Лишь время от времени слуха достигали раскаты дальнего грома.
Надо спускаться, подумал Юрий, будет гроза. Он двинулся было к тропе, ведшей вниз, но остановился: навстречу ему поднимался человек. Старик. Высокий и худой.
-- Останься. -- Поднявшись на площадку, сказал старик по-русски. -Коль скоро ты на Афоне, тебе не нужно бояться...
Налетел первый порыв ветра. Тяжелое черное одеяние монаха рвануло шквалом, заставило его наклониться вперед. И гром. Казалось, небо треснуло над самыми их головами. Фиолетовая молния ударила в крест, и в оплавленный громоотвод храма. Еще не было дождя, только разрыв молнии.
Юрию казалось, что он -- посредине битвы. Захватывающей сьтрашной. Битвы незримых сил, космических, вселенских. Будь он религиозным, наверняка, увидел бы за этим битву света и тьмы, жизни и смерти, добра и зла. Но и без того было не по себе -- от мощи природы, ее власти над всем живым. Человек -- что он перед этими силами? В его мечте обуздать их насколько можно его называть человеком разумным?
Начался сильный косой дождь. Юрий оглянулся, ему показалось, он остался один. Лишь при очередной вспышке молнии он сквозь пелену воды разглядел фигурку монаха. Тот стоял на коленях перед крестом и бил поклоны.
Этот, неведомый ему человек, словно не замечал происходящего. Кто он, этот монах? Почему здесь? Почему с ним он, Юрий? Или это он с Юрием?
Когда ударил град, крупный и хлесткий, Михеев кинулся к старику. Тот не собирался покидать место у креста. Он истово клал поклоны. Но Юрий не решился оставить старика одного, подхватил его и потащил его к храму...
Пока он снимал со старика одежду -- на том, как и на Юрии, не осталось сухого места -- старик не подавал признаков жизни. Он очнулся, когда Юрий бинтовал полосой от своей рубашки его разбитый не то градом, не то поклонами лоб.
Старик отвел руку.
Монах заговорил. О судьбах и временах, о сломе времен, который грядет. О жажде человека выйти за пределы человеческого. Человек рвется туда, куда ему нельзя, за грань. Человеческая природа уже почти не в состоянии этому противостоять. Она удерживает человека перед бездной из последних сил. Но есть силы, которые его толкают туда. Тьма выдает себя за свет. Ложь -- за правду. Бесы -- за праведников. Все уже не так в мире, как представляется человеку. Он заблудился. Не понимает, где Бог, где Сатана. И закрывает на это глаза. Он хочет, чтобы все было так, как хочется ему. Он хочет быть равен Богу, а прислуживает Сатане...
И грядет эра пустых душ, людей-- целей, людей-- программ. С ними бессмысленно говорить. Они не понимают слов. Они понимают знаки. И эти знаки им посылает кто-то...
-- Что делать, отец?
-- Он скажет. Останься наедине с Ним. -- Показал старик на образа. -- Я уйду, а ты оставайся...
Кто был этот человек? Аскет из афонского братства двенадцати, тех духоносных отшельников, о которых существует предание, что эти отцы получили дары Святого духа? Предание гласит: им известно будущее и они могут влиять на судьбы. Но по тому же преданию, эти люди невидимы, они никому не открывают себя. Незримые афониты -- земные Ангелы, как повествует православный миф, выходят из своего времени в вечность и могут возвращаются обратно. И вот в такие грозы служат Божественные литургии на Святой Горе.
Сейчас Михеев готов был поверить и этому.
Не защищенный от сквозняков и мыслей -- мокрая одежда сушилась на решетке окна -- Юрий остался в пустом храме.
Нет, он не молился. Он ничего не просил у Бога и ничего у него не спрашивал. Ему не надо было просить и спрашивать. Нет, он не стал больше или меньше христианином. Все происшедшее здесь не сделала его верующим больше, чем он являлся.
Одно ему не давало покоя.
С Иверской иконы Божьей Матери в почерневшем от времени окладе, здесь, вдалеке от затерянного незнамо в каких снегах сибирского райцентра, на него смотрели глаза женщины, которая им с отцом повстречалась на улице.
Глаза его крестной матери...
18 декабря 2001 года
И снова в центре все того же Нью-Йорка, на Манхэттене, звучали сирены пожарных машин и спасателей. Над городом поднимался дым. Это горел храм. Самый большой, главный храм Соединенных Штатов -- Святого Иоанна Богослова, названного так в честь единственного ученика Христа, который от него не отрекся.
Иоанна Богослова, который передавал Слово Божие:
"Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще осквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще.
Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его"...
Пожар случился на девяносто девятый день со дня авиационной атаки на Всемирный торговый центр. Если первую дату -- одиннадцатое сентября -умножить на пифогорийскую сумму даты происшедшего, цифру 9, многое в пожаре покажется символичным.
Да и само событие из ряда мистических...
